За два года до убийства

Великий князь Сергей Александрович в костюме а-ля рюсс на костюмированном балу 13 февраля 1903 г.
Фотограф Даниил Михайлович Асикритов

В начале 1903 года еще ничего не предвещало катастрофы. Не ведая, что вот-вот разразится русско-японская война, за ней - первая русская революция и последующие события, уничтожившие монархическую Россию, аристократическая знать готовилась блистать на бале-маскараде в Зимнем дворце в костюмах допетровской эпохи. Это был самый яркий праздник царствования императора Николая II. Знаменитый бал, состоявшийся 11 и 13 февраля 1903 года, собрал всю элиту Петербурга начала ХХ века.

Иностранные дипломаты и российские чиновники, дамы из высшего общества и приближенные императорского двора надели роскошные костюмы XVII века. Старинные национальные костюмы были богато украшены редкими мехами, великолепными бриллиантами, жемчугами и самоцветными камнями, по большей части в старинных оправах. Их придумывали и шили несколько месяцев.


Среди гостей в княжеских костюмах были и великий князь Сергей Александрович со своей супругой великой княгиней Елизаветой Федоровной. Елизавета Федоровна активно участвовала в подготовке к грандиозному действу, стала членом жюри, которое следило за репетицией танцев. На балу танцевали до четырехсот человек. Особенно понравился присутствовавшим русский танец в исполнении 20 пар, в котором солировали великая княгиня Елизавета Федоровна и княгиня Зинаида Николаевна Юсупова, графиня Сумарокова-Эльстон.

На память об этом событии в фотографических фирмах «Боассонна и Эгглера», «Рейссерт и Фличе», «Левицкий и сын», «К.Е. фон Ганн и Ко», Д.Асикритова, А.Ясвоина, Л.Городецкого и Е.Мразовской были сделаны фотопортреты участников бала в костюмах. В 1904 г. по заказу Императорского двора в Экспедиции заготовления государственных бумаг с них был выполнен «Альбом костюмированного бала в Зимнем дворце», состоящий из 21 гелиогравюры и 174 фототипий. Этот альбом - ныне жемчужина российских и зарубежных библиографических коллекций - стал хранителем счастливых мгновений ушедшей эпохи.

1905 год

Воспоминания В. Ф. Джунковского
1 января, при весьма милостивом высочайшем рескрипте, великий князь был уволен от должности генерал-губернатора и назначен главнокомандующим войсками Московского военного округа, причем в виде особой милости ему был пожалован портрет императора Александра III, осыпанный бриллиантами, для ношения на груди. Великий князь был очень счастлив этой награде, так как брата своего императора Александра III он прямо боготворил.

Дневник вел.кн.Сергея Александровича
1 января. Александрия. …Получил рескрипт, портрет Саши! Назначен Главнокомандующим — Господи помоги! Принимали чин<овников> особ<ых> пор<учений> — трогательно — просил бывать у нас…. Обедня, большой завтрак — много народу… Все же тяжело. Волков градоначальником. Господи благослови!

ГА РФ.Ф.648.Оп.1.Д.40.Л.8

В Москву весть о событиях 9 января достигла в тот же вечер и быстро облетела все фабрики и заводы; рабочие заволновались. В это же время доставлен был исправляющему должность градоначальника план Нескучного сада и дворца, взятый при обыске у одного из рабочих, кажется завода Бромеля, с указанием дорожек, по которым гулял великий князь, и другими отметками. Это побудило градоначальника и всех окружавших князя убедительно просить его покинуть Нескучное и переехать в Кремль, где, казалось, легко было обезопасить его пребывание…
Великий князь очень не любил сам принимать какие-либо меры предосторожности, и поэтому в этом отношении с ним было трудно. Он скрывал, ото всех окружавших те угрожающие письма, какие он получал, даже от меня, никому их не показывал и уничтожал. Только один раз он мне проговорился, когда я докладывал ему о мерах охраны, организованных мною во дворце.

Воспоминания террориста Б. Савинкова

Дора Бриллиант вынула запалы из бомб. Ей приходилось их снова вставить обратно. Четвертого, в пятницу, в час дня я опять пришел на Никольскую, к подъезду «Славянского Базара», и она опять передала мне, как и прежде, завернутые в плед бомбы.
Я сел в сани Моисеенко, но не успели мы отъехать несколько шагов, как он, обернувшись ко мне, спросил:

— Видели «Поэта»?
— Да.
— Ну, что он?..
— Как что? Ничего.
— А я вот видел Куликовского.
— Ну?
— Очень плохо.
Он тут же на козлах рассказал мне, что Куликовский, приехав утром в Москву и увидевшись с ним, сообщил ему, что он не может принять участия в покушении. Куликовский говорил, что переоценил свои силы и видит теперь, после 2 февраля, что не может работать в терроре. Моисеенко без комментариев передал мне об этом.
Положение мне показалось трудным. Нужно было выбирать одно из двух: либо вместо Куликовского принять участие в покушении мне или Моисеенко, либо устроить покушение с одним метальщиком, Каляевым.
Моисеенко был извозчик. Его арест повлек бы за собой открытие полицией приемов нашего наблюдения. Я имел английский паспорт. Мой арест отразился бы на судьбе того англичанина, который дал мне его, инженера Джемса Галлея. Значит, наше участие не могло быть немедленным, и приходилось откладывать покушение до продажи Моисеенкой лошади и саней или до перемены мной паспорта. Значит, Дора должна была еще раз вынуть из бомб запалы и снова вставить их. Помня смерть Покотилова, я опасался учащать случаи снаряжения бомб.
С другой стороны, покушение с одним метальщиком, Каляевым, казалось мне рискованным. Маршрут великого князя был известен в точности: он ездил всегда через Никольские и Иверские ворота по Тверской к своему дому на площади. Но я опасался, что один метальщик может только ранить великого князя. Тогда покушение надо было бы признать неудачным.
Решение необходимо было принять тут же, в санях, потому что Каляев ждал меня недалеко, в Юшковом переулке. Куликовский за бомбой не явился. Вечером того же дня он уехал и через несколько месяцев был арестован в Москве. Он бежал из Пречистенской полицейской части, где содержался, и 28 июня 1905 года, разыскиваемый по всей России, открыто явился на прием к московскому градоначальнику, гр[афу] Шувалову, и застрелил его. За это убийство московским военно-окружным судом он был приговорен к смертной казни. Казнь ему была заменена бессрочной каторгой.
Таким образом, его нерешительность в деле великого князя Сергея еще не доказывала, как он думал, что он не в силах работать в терроре.
Подъезжая к Каляеву, я склонился в пользу первого решения, и когда он сел ко мне в сани, я, рассказав ему об отказе Куликовского, предложил отложить дело. Каляев заволновался:
— Ни в коем случае… Нельзя Дору еще раз подвергать опасности… Я все беру на себя.
Я указывал ему на недостаточность сил одного метальщика, на возможность неудачи, случайного взрыва, случайного ареста, но он не хотел меня слушать.
— Ты говоришь, мало одного метальщика? А позавчера разве было нас двое? Я в одном месте, Куликовский — в другом. Где же резерв?.. Почему же сегодня нельзя?
Я отвечал ему, что у нас динамита всего на две бомбы, что 2 февраля мы, по необходимости, должны были расставить метальщиков в двух местах, ибо маршрут великого князя в театр был неизвестен, что сегодня такого положения нет, что правильнее не рисковать, а, выждав несколько дней, устроить покушение с двумя метальщиками.
Каляев в ответ на это сказал:
— Неужели ты мне не веришь? Я говорю тебе, что справлюсь один.
Я знал Каляева. Я знал, что никто из нас не может так уверенно поручиться за себя, как он. Я знал, что он бросит бомбу, только добежав до самой кареты, не раньше, и что он сохранит хладнокровие. Но я боялся случайности. Я сказал:
— Послушай, Янек, двое все-таки лучше, чем один… Представь себе твою неудачу. Что тогда делать?
Он сказал:
— Неудачи у меня быть не может.
Его уверенность поколебала меня. Он продолжал:
— Если великий князь поедет, я убью его. Будь спокоен.
В это время с козел к нам обернулся Моисеенко.
— Решайте скорее. Пора.
Я принял решение: Каляев шел на великого князя один. Мы слезли с саней и пошли вдвоем по Ильинке к Красной площади. Когда мы подходили к гостиному двору, на башне в Кремле часы пробили два. Каляев остановился.
— Прощай, Янек.
— Прощай.
Он поцеловал меня и свернул направо к Никольским воротам.
Я прошел через Спасскую башню в Кремль и остановился у памятника Александра II. С этого места был виден дворец великого князя. У ворот стояла карета. Я узнал кучера Рудинкина. Я понял, что великий князь скоро поедет к себе в канцелярию.
Я прошел мимо дворца и кареты и через Никольские ворота вышел на Тверскую. У меня было назначено свидание с Дорой Бриллиант на Кузнецком Мосту в кондитерской Сиу. Я торопился на это свидание, чтобы успеть вернуться в Кремль к моменту взрыва. Когда я вышел на Кузнецкий Мост, я услышал отдаленный глухой звук, как-будто кто-то в переулке выстрелил из револьвера. Я не обратил на него внимания, до такой степени этот звук был непохож на гул взрыва. В кондитерской я застал Дору. Мы вышли с ней на Тверскую и пошли вниз к Кремлю. Внизу у Иверской нам навстречу попался мальчишка, который бежал без шапки и кричал:
— Великого князя убило, голову оторвало.
По направлению к Кремлю бежали люди. У Никольских ворот была такая толпа, что не было возможности пробиться в Кремль. Мы с Дорой остановились. Вдруг я услышал:
— Вот, барин, извозчик.
Я обернулся. Моисеенко, бледный, предлагал нам сесть в его сани. Мы медленно поехали прочь от Кремля. Моисеенко спросил:
— Слышали?
— Нет.
— Я здесь стоял и слышал взрыв. Великий князь убит.
В ту же минуту Дора наклонилась ко мне и, не в силах более удерживать слезы, зарыдала. Все ее тело сотрясали глухие рыдания. Я старался ее успокоить, но она плакала еще громче и повторяла:
— Это мы его убили… Я его убила… Я…
— Кого? — переспросил я, думая, что она говорит о Каляеве.
— Великого князя.

Каляев Иван Платонович (1877-1905) — член боевой организации партии социал-революционеров с 1903 г.
Академик
13.5?9,13?9, паспарту 15?18.5.
ГА РФ. Ф.124.Оп.67.Д.591а.Л.37.
4 февраля 1905 г. убил московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Осужден 5 апреля 1905 г. Особым присутствием Сената. Казнен в Шлиссельбургской крепости. Снимок сделан фотографом Уголовного отделения Министерства юстиции 5 февраля 1905 г.
Архивы России

                     VI

Источник: Lib.ru/Классика

Из воспоминаний великой княжны Марии Павловны

В этот момент я увидела, как к крыльцу подкатили сани моей тетушки, которые ожидали ее, чтобы отвезти в мастерскую. Тетя выбежала из дома в плаще, наброшенном на плечи. За ней спешила мадемуазель Элен в мужском пальто. Обе были без шляпок. Они сели в сани, которые немедленно тронулись и на огромной скорости свернули за угол и скрылись из глаз.
Неописуемо мучительно тянулись минуты. На площади было черно от людей. Но еще никто не пришел к нам, чтобы объявить весть, которую мы страшились узнать и в которой уже не могли сомневаться.
Наконец мы увидели медленно возвращающиеся сани моей тети, которые прокладывали себе дорогу в толпе, собравшейся перед домом, но тети Эллы в них не было, только мадемуазель Элен. Она ступила на землю и стала тяжело подниматься по лестнице, опустив голову.
Среди людей произошло движение, как будто издалека они увидели нечто, движущееся за санями. Через несколько минут моя гувернантка вошла в комнату. Ее лицо, обычно сияющее румянцем, теперь выглядело посиневшим; она тяжело дышала, губы были лиловыми, а выражение лица вселяло страх. Мы кинулись к ней и забросали ее вопросами. Бедная женщина не могла произнести ни слова. Она прижимала к сердцу дрожащие руки и издавала какие-то нечленораздельные звуки. Но наконец ей удалось дать нам понять, что мы должны надеть пальто и идти за ней. Ноги у меня дрожали. Никто нам еще толком ничего не сказал, но ужасные картины происшедшего атаковали мое воображение. Мы как раз надевали пальто, когда в комнату вошел генерал Лайминг. «Великая княгиня не желает, чтобы приходили дети. Она послала меня, чтобы сказать вам об этом, – сказал он мадемуазель Элен, запыхавшись. – Она даже не хочет, чтобы они стояли у окна».
Нас в спешке увели от окна, и мы остались в полной неопределенности в боковой комнате, испуганные, трясущиеся от рыданий. Не знаю, как долго все это продолжалось, прежде чем нам сообщили о случившемся. Я не могу этого вспомнить в деталях, но факты были таковы: нашего дядю убили, взорвали бомбой, когда он ехал во дворец генерал-губернатора.
Генерал Лайминг был последним, кто разговаривал с ним. После обеда он попросил моего дядю уделить ему несколько минут, чтобы поговорить с ним о мандолине для меня, и получил разрешение.
Как мы уже видели, моя тетя поспешила к его телу, лежавшему на снегу. Она собрала куски изуродованной плоти и положила их на обыкновенные армейские носилки, поспешно принесенные из ее мастерской, расположенной поблизости. Солдаты из казарм, находившихся напротив, прикрыли тело своими шинелями. Затем, подняв носилки на плечи, они отнесли тело под кров Чудова монастыря и поместили его в церкви рядом с дворцом, в котором находились мы.
И только тогда, когда все это было сделано, привели нас. Мы спустились на первый этаж и по небольшому коридору дошли до внутренней двери, ведущей в монастырь. Церковь была переполнена народом; все стояли на коленях; многие плакали. Рядом со ступенями, ведущими к алтарю, внизу, на камнях, стояли носилки. Их содержимое не могло быть большим, так как нечто, покрытое шинелями, образовало лишь очень маленький холмик. С одного конца носилок высовывался ботинок. Капли крови медленно падали на пол, образуя небольшую темную лужицу.
Моя тетя стояла на коленях рядом с носилками. Ее яркое платье выглядело нелепым среди скромной одежды окружавших ее людей. Я не осмеливалась взглянуть на нее.
Испуганный священник читал молитву дрожащим голосом. Хора не было. Из полутьмы, в которую была погружена вся церковь, прихожане монотонно отвечали ему нараспев. Там и сям в руках людей горели свечи.
Служба закончилась. Люди поднялись с колен, и я увидела тетю, направляющуюся к нам. Ее лицо было белым – ужасная застывшая маска боли. Она не плакала, но выражение ее глаз так поразило меня, что я не забуду его, пока жива.
Со временем с ее лица исчезло это напряженное выражение человека, видящего галлюцинации, но в глубине ее глаз навсегда застыла бесконечная печаль.
Опираясь на руку губернатора, тетя медленно шла к двери и, когда увидела нас, протянула к нам руки. Мы подбежали к ней. «Он так любил вас, он любил вас», – без конца повторяла она, прижимая к себе наши головы. Мы медленно вывели ее в коридор, чтобы скрыться от взглядов любопытствующих, число которых вокруг нас росло. Я заметила, что правый рукав ее нарядного голубого платья внизу испачкан кровью. На руке у нее тоже была кровь и под ногтями пальцев, в которых она крепко сжимала медали, который мой дядя всегда носил на цепочке на шее.
Нам с Дмитрием удалось увести тетю в ее комнаты. Ослабев, она упала в кресло. Ее глаза были сухи; их взгляд был неподвижен; она глядела в пустоту и ничего не говорила. Через некоторое время она поднялась, с лихорадочной поспешностью потребовала бумагу и написала телеграммы всем членам семьи, начиная с императора. Пока она писала, выражение ее лица не менялось. Время от времени она вставала, напряженно ходила по комнате, затем вновь садилась за свой письменный стол. Приходили и уходили люди. Она смотрела на них и, казалось, ничего не видела.
По всему дворцу люди ходили бесшумно и говорили шепотом. Наступил вечер, но света не зажигали. Сумеречный полусвет заполнял комнаты.
Несколько раз тетя справлялась о кучере, который вез моего дядю. Он лежал в больнице и был безнадежен: тело его было разорвано той же бомбой, которая убила моего дядю. Ближе к шести часам вечера тетя Элла сама пошла навестить раненого и, чтобы не лишать его мужества видом траурной одежды, не сменила того самого нарядного голубого платья, которое носила весь день.
Более того, когда кучер спросил о моем дяде, у нее хватило мужества с улыбкой ответить ему, что сам великий князь и послал ее к нему. Той ночью бедняга тихо скончался.
В течение всех этих горестных дней моя тетя являла собой пример почти непостижимого героизма; никто не мог понять, откуда у нее силы, чтобы перенести это несчастье. Всегда замкнутая, теперь она замкнулась еще больше. Только глаза и иногда измученное выражение лица выдавали ее страдание. С энергией, которая особенно поражала после долгих лет почти полной пассивности, она взвалила на себя все неприятные дела.
В тот первый вечер нашего траура мы с Дмитрием, совершенно измученные, все еще ощущали необходимость поговорить, обменяться впечатлениями. Мы медленно ходили по нашей комнате для занятий и шепотом разговаривали. Комната была погружена во мрак; на улицы спустилась ночь; высокая колокольня Ивана Великого выглядела черным стержнем на фоне неба. Бастионы и крыши казались голубыми от снега. Со всех сторон поднимались тяжелые шапки куполов. На древние стены Кремля снова снизошло спокойствие веков.
Между нами воцарилось молчание. Не говоря ни слова, мы с Дмитрием пристально смотрели из одного окна на спокойный город. Ничто не изменилось; самые ужасные события в жизни людей – что они значили? Всему был предопределен свой конец. Что будет с нами в будущем? Оно будет другим. Но каким?.. «Как ты думаешь, – спросил Дмитрий из темноты, – будем ли мы… счастливее?»
Позвали обедать. Я поразилась, обнаружив, что заведенный порядок не нарушен. Вид накрытого стола, на котором все предметы были расставлены как обычно, немного шокировал.
Тетя Элла ничего не ела; она просто вошла в комнату перед концом трапезы и села за стол с нами. Она все еще была одета в то самое голубое платье. При виде ее бледного измученного лица нам стало совестно что-либо есть.
Она сказала, что собирается провести ночь в моей комнате, ей не хотелось оставаться одной в своих апартаментах на первом этаже. Перед тем как отправить Дмитрия спать, она попросила нас помолиться вместе с ней, и мы все вместе стали на колени, все трое.
Долгое время мы лежали без сна, тетя и я, и разговаривали о дяде. Понемногу она смягчилась. Жесткая броня стойкости, которой она так долго окружала себя, поддалась. В конце концов она совершенно дала волю чувствам и заплакала.
Я быстро заснула мертвым сном. Не знаю, спала ли она, но когда я проснулась, ее в комнате не было.

Событию 4 февраля посвящена статья в № 60 «Революционной России». Самое событие со слов очевидца представляется в таком виде:
«Взрыв бомбы произошел приблизительно в 2 часа 45 минут. Он был слышен в отдаленных частях Москвы. Особенно сильный переполох произошел в здании суда. Заседания шли во многих местах, канцелярии все работали, когда произошел взрыв. Многие подумали, что это землетрясение, другие, что рушится старое здание суда. Все окна по фасаду были выбиты, судьи, канцеляристы попадали со своих мест. Когда через десять минут пришли в себя и догадались, в чем дело, то многие бросились из здания суда к месту взрыва. На месте казни лежала бесформенная куча, вышиной вершков в десять, состоявшая из мелких частей кареты, одежды и изуродованного тела. Публика, человек тридцать, сбежавшихся первыми, осматривала следы разрушения; некоторые пробовали высвободить из под обломков труп. Зрелище было подавляющее. Головы не оказалось, из других частей можно было разобрать только руку и часть ноги. В это время выскочила Елизавета Федоровна в ротонде, но без шляпы, и бросилась к бесформенной куче. Все стояли в шапках. Княгиня это заметила. Она бросалась от одного к другому и кричала: „Как вам не стыдно, что вы здесь смотрите, уходите отсюда“. Лакей обратился к публике с просьбой снять шапки, но ничто на толпу не действовало, никто шапки не снимал и не уходил. Полиция же это время, минут тридцать, бездействовала, — заметна была полная растерянность. Товарищ прокурора судебной палаты, безучастно и растерянно, крадучись, прошел из здания мимо толпы через площадь, потом раза два на извозчике появлялся и опять исчезал. Уже очень нескоро появились солдаты и оцепили место происшествия, отодвинув публику».

Фотография первой страницы доклада министра юстиции С. С. Манухина императору Николаю II об убийстве великого князя Сергея Александровича. 4 февраля 1905 г. Помета рукой Николая II об ознакомлении с документом. 25.5?20 ГА РФ. Ф.124.Оп.67.Д.591а.Лл.1–2 с об. Можно посмотреть здесь: Архивы России

Известие о потрясающем событии с быстротой молнии облетело вчера всю Москву. В три часа без двадцати минут Его Высочество Великий Князь Сергей Александрович в карете, запряженной парой лошадей, выехал из Малого Николаевского дворца и направился Никольским воротам.

Сзади, на хорошей лошади, ехали сопровождавшие два агента охранной полиции. Едва поравнялась карета со зданием окружного суда, как раздался громкий взрыв, равный по силе залпу нескольких орудий, и поднялось облако дыма. Через момент мчались лошади с одной передней осью, и на возжах тащился кучер. В воротах лошади остановились перед въезжавшим извозчиком, и были задержаны публикой. Кучер Андрей, весь окровавленный, был поднят и поставлен к железной решете маленького сквера, откуда потом и взят был каретой «скорой медицинской помощи», Когда рассеялся дым взрыва, сбежавшейся публике, между которой было много офицеров и солдат, представилась ужасная картина: щепки кареты, лужа крови, посреди которой лежали останки Великого Князя. Можно было рассмотреть только часть мундира на груди, руку, закинутую кверху, и одну ногу. Голова и все остальное разбито было вдребезги и разбросано по снегу. В это время по тротуару убегал человек, одетый как рабочий, с окровавленным лицом и руками.

Городовой Леонтьев, стоявший на посту против ворот окружного суда, и два агента охранной полиции бросились наперерез бегущему и задержали его. Задержанный быстро полез в карман, но руки его тотчас схватили агенты и в кармане нашли револьвер Браунинга, заряженный семью пулями. Это окончательно убедило их, что задержанный преступник. <…>

В седьмом часу вечера останки Великого Князя были перенесены из Николаевского дворца в Чудов монастырь. <…>
В 8 час. вечера в монастыре была отслужена первая панихида. <…>

Кремль выглядел совсем необычно. Пустынно, жутко было. Все ворота были заперты; публика впускалась только по билетам. Экипажи следовали правой стороной — поближе к арсеналу, объезжая место катастрофы.

Газета «Русское слово» 5(18) февраля 1905
Газетные старости

Манифест Императора Николая II 4(17) февраля 1905 г.
Божией Милостью
Мы Николай Вторый,
Император и Самодержец Всероссийский,
Царь Польский, Великий Князь Финляндский,
и прочая, и прочая, и прочая
Объявляем всем верным Нашим подданным:

Провидению угодно было поразить нас тяжелою скорбью. Любезнейший Дядя Наш Великий Князь Сергий Александрович скончался в Москве в 4-й день сего февраля на 48 году от рождения, погибнув от дерзновенной руки убийц, посягнувших на дорогую для Нас жизнь его. Оплакивая в нем Дядю и друга, коего вся жизнь, все труды и попечения были беспрерывно посвящены на службу Нам и Отечеству, Мы твердо уверены, что все Наши верные подданные примут живейшее участие в печали, постигшей Императорский Дом Наш, и соединят теплые молитвы свои с нашими об успокоении в Царстве праведных души усопшего Великого Князя.

Правительственный Вестник. 1905. № 28. 5(18) февраля.

Цит.: Елисаветинские чтения // Доклады, сообщения, материалы. Нижегородское отделение Императорского Православного Палестинского Общества. 1994. С.40.

4 февраля. … Ужасное злодеяние случилось в Москве: у Никольских ворот дядя Сергей, ехавший в карете, был убит брошенною бомбою, а кучер смертельно ранен.

Дневник Императора Николая II. М., 1991.С.249.
Цит.: Великая княгиня Елисавета Феодоровна и император Николай II. Документы и материалы (1884-1909) / Авт.-сост. А. Б. Ефимов, Е. Ю. Ковальская.— СПБ.: Алетейя, 2009. С.721.
 

Дневник вел.кн.Ксении Александровны
4 февраля. Петербург. Аликс, конечно, хочет ехать. Мама тоже, но им отсоветовали — нельзя так рисковать, хотя это ужасно оставлять бедную Ella одну — просто больно думать о ней

Цит.: Великая княгиня Елисавета Феодоровна и император Николай II. Документы и материалы (1884-1909) / Авт.-сост. А. Б. Ефимов, Е. Ю. Ковальская.— СПБ.: Алетейя, 2009. С.722.
 

Дневник вел.кн. Константина Константиновича
Только за полчаса до отъезда из дому пришел по телефону утвердительный ответ государя. Уехал с Драшковским и Мишей Репиным с курьерским, в 10.30 вечера.

Дневник Николая II

Все, что мы вместе переживаем в молитвах, помогает преодолеть это жестокое страдание. Господь дал благодатную силу выдержать — знаю, что душа моего любимого обретает помощь у мощей святителя Алексия. какое утешение, что он покоится в этой церкви, куда я могу постоянно ходить и молиться.
Элла

ГРОЗНЫЕ ЗНАМЕНИЯ
Горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! Ибо если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись! (Мф. 11:21).
Не те кровавые силы и знамения, которыми Господь ныне поражает Россию, разумел Спаситель, когда предрекал горе упорным и окаменелым жителям Хоразина и Вифсаиды. Но силы и знамения Божии, как ни различны по виду и существу, будут ли они грозными и устрашающими, будут ли они полными милости и благоволения, имеют цель одну: воспитать людей для Царства Божия, приблизить и к Богу, попалить в них все терния греха, заставить одуматься, остановиться в греховном падении. И, видно, слишком окаменело наше сердце, видно, много грехов отяготело над русскими людьми, если глас хлада тонка – глас милости и благодати Господь переменил на громы гнева и прещения. Видно, нас могут разбудить и отрезвить только грозные удары несчастий…
Выстрел за выстрелом, взрыв за взрывом, кровь за кровью, убийство за убийством на Русской земле. И вот еще пролилась кровь ближайшего сродника Государева… Не в честном бою, не пред лицом открытого ополчившегося врага, а от злодея, из-за угла поджидавшего жертву, от фанатика, исповедующего убийство во имя “жизни” и насилие во имя “свободы”, пал царский сродник и слуга. Последняя ли это кровь верных сынов России?
Русские люди, одумаемся! Знамения Господни зовут нас к этому. Зовут покаяться, очиститься, объединиться в вере в Бога, в преданности Церкви, в любви к Родине, объединиться против врагов внешних и внутренних. Государство в опасности, люди гибнут на войне и внутри страны, презренное и гнусное убийство вышло из темных углов и нагло показывается на улицах, а сыны народа, почитаемые его мыслящей частью, как будто ничего не случилось, твердят и твердят о своих мечтательных и заморских идеалах, своими писаниями и словесами плодят и плодят недовольство в стране вместо успокоения, несут разделение, раздоры вместо мира и согласия. Идет горячее обсуждение внутренних вопросов жизни в кругах правительственных, и в особенности на страницах печати; одно поражает в этой работе – это желание везде поступиться и пожертвовать прежде всего интересами вечными, высшими, святыми, религиозными, небесными ради земных, это намеренное замалчивание о Боге, о Церкви и о душе русского народа – его святой православной вере.
Люди русские, одумаемся! Суд при дверех. Господь близ. Жертвы кровавые перед нами.
Поминая молитвенно эту новую и страшную жертву – убиенного Великого князя Сергия Александровича, восплачем о нем, восплачем о растерзанном сердце Царя, о несчасной, терзаемой России, восплачем и о себе самих!
Думаете ли вы, – говорит Спаситель о жертвах убийства своего времени, – думаете ли вы, что эти убитые галилеяне были грешнее всех галилеян, что так пострадали: нет, говорю вам, но если не покаетесь, все так же погибнете! (Лк. 13:2-3). Аминь.

Панихида в ИППО 6(19) февраля 1905 г.

С-Петербург.— В тот же день в 8 ч. вечера, в помещении Императорского Палестинского Общества была совершена по в Бозе почившем Августейшем Председателе и Основателе общества Великом Князе Сергее Александровиче. Панихиду соборне служили настоятель почтамтской церкви протоиерей Ставровский и священники церквей Вознесения и Спаса, что на Сенной, Виноградов и Лабутин. Перед панихидой протоиерей Ставровский сказал прочувствованное, посвященное в Бозе почившего Августейшего Председателя слово. На панихиду собрались: вице-председатель Императорского Палестинского православного общества т.с.Аничков, члены общества, члены Государственного Совета, д.т.с.Галкин-Враской и т.с.Шевич, Товарищ Обер-Прокурора Святейшего Синода, сенатор т.с. Саблер, сенатор Боголюбов, д.с.с.Гартвиг, академик Боткин и мн.друг. При пении «Со святыми упокой» и «Вечная память» присутствовавшие благоговейно преклонили колена.

- 6 февраля для возложения венка на гробе Его Императорского Высочества В. Кн.Сергия Александровича выезжает депутация от Императорского Палестинского православного Общества в составе: вице-председателя общества т.с.Аничкова, секретаря-камергера Беляева и его помощника камер-юнкера Истомина. Депутация возлагает на прах своего Августейшего Председателя и Основателя, 22 года стоявшего во главе общества роскошный серебряный венок (ветви лавра, дуба и пальмы, перевитые серебряными лентами), с надписью «Императорское Палестинское православное общество — Августейшему Председателю».
Императорским Палестинским православным обществом по случаю кончины Августейшего Председателя получена от представителя антиохийского патриархата в Москве следующая телеграмма: «Глубоко потрясен незаменимой утратой Царственного Председателя общества, благодетеля, защитника и покровителя христиан Сирии и Палестины. Будем молиться вечного упокоения души Его. Настоятель Антиохийского патриаршего подворья иеромонах Игнатий».

Правительственный Вестник. 1905. № 29. 6(19) февраля.
Цит.: Елисаветинские чтения // Доклады, сообщения, материалы. Нижегородское отделение Императорского Православного Палестинского Общества. 1994. С.41–42.
 

Рака с мощами святителя Алексия (слева)
в Алексиевском храме Чудова монастыря.
Литография середины XIX века.
Журнал Московской Патриархии

Благослови тебя Бог, милая сестрица. Глубокое утешение для меня в том, что он покоится рядом с мощами св.Алексия и так близко. Я постоянно хожу на службы, что позволяет молиться с теми, кто любил его. Наши души вместе с его душой.

Цит.: Великая княгиня Елисавета Феодоровна и император Николай II. Документы и материалы (1884-1909) / Авт.-сост. А. Б. Ефимов, Е. Ю. Ковальская.— СПБ.: Алетейя, 2009. С.723.
 

Посещение вел.кнг. Елизаветой Федоровной Каляева в тюрьме 7(20) февраля 1905 г. (даты воспоминаний разнятся)