В конце 1911 года известный всей России поэт, работавший под псевдонимом „К.Р.“, написал своему другу, академику К?ни: „Дорогой Анатолий Федорович! Года два назад я, наконец, решился приступить к 1-му действию „Царя Иудейского“. Хотел бы узнать ваше веское мнение: продолжать этот плод долгого, четверть векового обдумыванья? Я очень одушевлен своей Евангельской драмой, и она не выходит у меня из головы. Действие пьесы с участием Иисуса, Понтия Пилата и его жены Прокулы происходит в последние дни земной жизни Христа, все как в священном писании: торжественный въезд в Иерусалим; толпа, требующая казни Мессии; крестный путь…

 Мне пламенно хотелось бы дать посетителям театра, особенно народного, здоровую пищу, удовлетворить их потребность в зрелищах, душу возвышающих, а не щекочущих низменные поползновения, которым, к прискорбию потворствует, многое из современного репертуара“.

 Академик Кони поддержал своего товарища и посоветовал, как можно скорее, направить подобное письмо в Священный Синод, чтобы получить соответствующее разрешение на постановку пьесы.

 28 июля 1912 года К.Р. получил ответ: „Святейший Синод обсудил Ваш вопрос и пришел к заключению, что драма „Царь Иудейский“ излагает события, которых она касается, с соблюдением верности евангельскому повествованию и, проникнутая благоговейною настроенностью, может вызвать в душе верующего, особенно некоторыми наиболее драматическими местами своими, много высоких, чистых переживаний, способных укрепить его веру и любовь к Пострадавшему за спасение мира. Ввиду таких достоинств драмы „Царь Иудейский“ не встречает, по суждению Святейшего Синода, препятствий к появлению ее в печати. Несомненно, в сценическом исполнении драма эта произведет на зрителя еще более сильное впечатление, чем в чтении, и, следовательно, ее благотворное влияние на душу будет еще более значительно, но при всем том, по мнению Святейшего Синода, не имеется оснований для уверенности, что это благотворное в некоторых случаях и на некоторых зрителей влияние драмы не будет излишком покрыто тем несомненным вредом, который во всех остальных отношениях принесет постановка ее в театре. Святейший Синод находит невозможным разрешить постановку этой драмы на театральной сцене“.


 Когда Христос входил в Иерусалим, ликующие толпы народа встречали Его как политического вождя. Люди снимали с себя одежды и постилали их под ноги Спасителя вместе с пальмовыми ветвями – так в Римские времена торжественно принимали императоров-победителей.

 Увы! Вся эта триумфальная встреча была построена на недоразумении, на трагической ошибке, на неправильном понимании пророчеств. Иудеи ждали Царя, который возьмет в свои руки власть, освободит их от иноземцев и иноверцев и поставит народ Израиля владычествовать над миром. И они всем отомстят! Вместо этого Господь говорит им о царстве Любви, тихо и кротко восходя к Своей смерти. Христос их разочаровал. И та же самая толпа, которая сегодня кричит „Осанна! Красуйся Царь Израилев!“, завтра будет требовать Его распятия.


 Отказ Синода выдать разрешение на театральную постановку пьесы К.Р. поразил многих. Все знали, что под этим псевдонимом публикуется президент Императорской Российской Академии Наук, главный начальник военно-учебных заведений России, боевой полковник лейб-гвардии, герой турецкой войны, носивший „святого Георгия“ за отвагу… двоюродный дядя Государя Императора, наконец, Великий Князь Константин Константинович Романов.

 Как поэт К.Р. был известен с 1882 года. Писали о нем мало – считалось, что человеку такого происхождения следует заниматься государственными делами, а не лирикой. Но народ его любил. Его стихи становились солдатскими песнями или городскими романсами, когда за их музыкальную обработку брались Чайковский, Глазунов, Глиер… Как писал о своем друге академик К?ни, „преемник Фета, Майкова и Тютчева, чья сладость и чистота слога, целомудренность пера сливались с задушевностью и глубиной содержания, смотрел на поэзию, как на служение святому делу, требовавшему незамутненного суетной жизнью вдохновенного чувства милосердия и любви – любви к Богу, к ближнему, к женщине и к природе“.


 Константин Романов – академику Кони. „Дорогой Анатолий Федорович, на днях узнал я, что в Урюпине один инспектор взялся прочесть в клубе без платы моего „Царя Иудейского“ перед публикой. Напечатали и расклеили афишу, но на третий день помощник пристава взял с чтеца подписку, что он читать не будет. Податной инспектор написал письмо окружному Атаману, указывая, что едва ли удобно запрещение, т. к. всем известно, кто такой К. Р. Чтение разрешили. Но директор Реального училища запретил на общей молитве ученикам быть на чтении. То же сделали в Женской гимназии. Зато эту молодежь пустили в вечер чтения в кинематограф, где показывалась порнографическая драма „На дне полусвета“. Как это умно!“

 Поэт понимал, что актер в образе Христа не может и не должен появляться на сцене. Спаситель в его пьесе представлен через других действующих лиц. Но представлен так, что даже не знающий Евангелия человек легко представляет себе картину происходящего. Вот монолог Пилата:


 По счастью, синодальный запрет распространялся только на постановку, пьесу напечатали. К. Р. ликовал: „10 000 экземпляров 1-го издания разошлись без остатков через две с половиной недели, выпускаю 2-е издание. Драма переводится на девять языков, и из-за границы приходят предложения поставить мою пьесу“.

 Доступная публике, пьеса стала предметом активного обсуждения, напоминавшего политическую кампанию. Отклики колебались от сдержанно-недоумевающих до восторженных. „Новое время“ отмечало, что пьеса написана с благоговением, от этого ее „исключительная красота и непобедимое очарование“. Композитор Александр Глазунов: „пьеса К. Р. подняла мой временно павший дух, и я, давно не сочинявший ничего, с удвоенной энергией взялся за писание музыки к этой изумительной, на мой взгляд, пьесе. Если мне удастся написать соответственную музыку, то я всецело обязан этим благоуханному таланту К.Р.“

 На волне успеха поэт решился написать Николаю II: „Прошу разрешить представление, если не в общественных театрах, то в Эрмитажном или Китайском! Не знаю, пожелает ли Государь по примеру своего Прадеда, повелевшего, несмотря на запрещение цензуры, поставить „Ревизора“, чтобы дать мне очутиться в положении Гоголя. В жизни надо верить, что все к лучшему, но в то же время ожидать худшего; а потому следует себя подготовить к тому, что Государь не пожелает пойти против Синода“.




 Император разрешил поставить любительский спектакль. Премьера была назначена на 11 января 1914 года в Эрмитажном театре. Музыку Глазунова готовились исполнять два оркестра: придворный и лейб-гвардии Измайловского полка. Роли достались столичным офицерам и сыновьям автора: Игорю и Константину. Сам К. Р. решился воплотить на сцене образ тайного ученика Спасителя – Иосифа из Аримафеи.


 Пилат знал, что старейшины иудейские предали Христа из зависти, что Он ни в чем не виновен, а менее всего в том, в чем Его обвиняют: в желании стать царем Израиля. Прокуратора Иудеи мучает совесть. Он сначала отправляет Иисуса к Ироду, потом предлагает отпустить Его ради праздника Пасхи. Потом в силу вступили „доводы разума“: Пилату надо было сохранить свое место, надо было не прогневить начальников и избежать недовольства подчиненных. И он не захотел быть героем, он хотел быть „как все“. Пилат умыл руки и сказал иудеям, что они будут отвечать за смерть Праведника. И они ответили: „Кровь Его на нас и на детях наших!“ В пьесе „К.Р.“ приговор Пилату выносит его жена.



 Надвигался день премьеры. „Чем ближе к спектаклю, тем все сильнее и сильнее разбирал меня страх, – вспоминал Великий Князь, – стоя за кулисами и, ожидая своей очереди выйти на сцену, я умирал от волнения, крестился и молился Богу. Грешно ли? Не думаю: в драматическом, как и во всяком искусстве, есть Божья искра“.

 Кони считал, что К.Р. относится к своему детищу не менее ответственно, чем древние иконописцы к своей работе. „В „Страстях Господних“ обстановка особенная. Там роли наследственные в известной семье. Они в обыкновенное время ничего не играют, готовятся постом и молитвой, и причащаются перед тем, как начать представление; это своего рода священнодействие“.

 В день первого представления зрители шли в Эрмитажный театр, как на заурядное светское развлечение, ушли взволнованные и потрясенные. „Эта муза — что-то невероятное,— писала критика,— никто бы, кажется, не поверил в ее возможности, если бы она не существовала. Безграничное доброжелательство, всестороннее, лучистое, как свет; восхищение светлым миром спокойной жизни; избранные картины природы; роскошь и довольство; уныние, мгновенно готовое разрушиться улыбкою,— вот чем живет и дышит эта воркующая муза“. Успех „Царя Иудейского“ был неоспорим, хотя страсти еще бушевали. „Мой муж был в Эрмитаже и возмущался, что в пьесе – Христос, Божья Матерь и Апостолы“, – негодовала одна светская дама. „Но на сцене нет Христа, как нет и одиннадцати Апостолов“, – парировал академик Кони. „Почему же одиннадцати?“ – „Двенадцатый, Иуда, сидит среди публики“.


 Больше, чем за пять веков до Рождества Христова, святой пророк удивительно подробно рассказывает о Страстных Днях Спасителя. О предании Христа, о затмении солнца во время Его распятия, о прободении Его ребра Копьем и о конце Света.

 Анатолий Федорович был совершенно прав. Россия забывала и предавала Бога. Не понимая, что без Христа ее существование лишается надежды и смысла. Что она толкает себя на самоубийство, как Иуда, который некогда был избранным учеником, но утратил веру. И ей предстоит сошествие во ад. Сам великий князь был все же более оптимистичен. Драма заканчивается Воскресением. Последние слова произносит Иосиф Аримафейский.


 19 июля Германия объявила войну России. 22 Константин Константинович отправил на войну сына Иоанна. 23 – «Гаврилушку, Игоря и Олега. Каждого ставили на колени перед иконами в моем кабинете. 24-го вместе с Измайловским полком уходил пятый сын Костя. В посланном им на фронт лазарете, сестрой милосердия уехала жена старшего сына, оставив грудного младенца… На Германском фронте погиб Олег, самый близкий по духу. Предчувствуя и свою близкую кончину, К.Р. написал.


 В июне 1915-го Великого Князя не стало. До большой постановки „Царя Иудейского“ Константин Константинович не дожил совсем немного. Театральный сезон 1917–18 годов „Театр Незлобина“ начал с большим опозданием. Наверстывая упущенное из-за пожара время, известный антрепренер решил привлечь московского зрителя сенсацией. Выбор пал на драму К. Р. Успех был огромный. Трудно было себе представить, что-либо более злободневное. Пьесу ставили и в столице, и в Киеве. На петроградской сцене Незлобина спектакль давали и 6 ноября – вечером, накануне Октябрьской революции. В 1918-м вышел даже кинофильм одноименным названием. Правда, он немедленно был снят с экрана „как грубейшая макулатура“. На этот раз запрет исходил от Наркомпроса. Вслед за фильмом запретили театральную постановку и саму пьесу „Царь Иудейский“. Спустя совсем немного времени лег запрет и на буквы „К.Р.“.

Неофит.ру