И.А. Бунин
Легенда
Под
орган и пение, - все пели под орган нежное, грустное, умиленное,
говорившие: "Хорошо нам с тобой, Господи!" - под орган и пение вдруг так
живо увидел, почувствовал ее, - мой вымысел, неожиданный, внезапный,
неведомо откуда взявшийся, как все мои подобные вымыслы, - что вот весь
день думаю о ней, живу ее жизнью, ее временем. Она была в те давние дни,
что мы зовем древностью; но видела вот это же солнце, что вижу и я
сейчас, эту землю, столь любимую мной, этот старый город, этот собор,
крест которого все так же, как в древности, плывет в облаках, слышала те
же песнопения, что слышал нынче и я. Она была молода, ела, пила,
смеялась, болтала с соседками, работала и пела, была девушкой, невестой,
женой, матерью... Она умерла рано, как часто умирают милые и веселые
женщины, и была отпета в этом соборе, и вот уже несколько веков нет ее в
мире, где без нее было столько новых войн, новых пап, королей, солдат,
купцов, монахов, рыцарей, меж тем как все лежали и лежали в земле ее
пористые кости, ее пустой маленький череп... Сколько их в земле, этих
костей, черепов! Все человеческое прошлое, вся людская история - сонмы,
легионы умерших! И будет день, когда буду и я, сопричисленный к ним, так
же страшен своими костями и гробом воображению живых, как все они, - то
несметное полчище, что затопит всю землю в оный Судный час, - и
все-таки будут новые живые жить мечтами о нас, Умерших, о нашей древней
жизни, о нашем давнем времени, что будет казаться им прекрасным и
счастливым, - ибо легендарным.
1949
Поруганный Спас
-
Нет, господин, не всяк Бога славит, а Бог себя явит. А когда и за что -
одному ему известно. Сколько именитых икон и соборов, сколько мощей по
нашей местности! А вот было же так: заболела смертной болезнью дочка
одного нашего купца, девочка, и, Господи, Царица небесная, чего только
этот купец для своего чада не делал! И докторов-то из Москвы выписывал, и
молебны самые дорогие служил, и к мощам в Москву и к Троице возил, и
все наши местные святости подымал - ничего не помогает! А девочка все
свое твердит: буду здоровая непременно, исцелюсь, мол, обязательно,
только не от этого ото всего, а от Поруганного Спаса. «Ну, прекрасно, -
говорят ей отец, мать, - верим и надеемся, только что это за Поруганный
Спас и где он находится?» - «А это, говорит, я во сне видела, Бог мне
такое видение дал». - «И того лучше, - отвечают ей, - но какой же он и
где?» - «А вы, говорит, ищите, везде ходите и ищите. Я и сама не знаю,
где он. Знаю только, что поруганный и в большой хуле и бедности, брошен
куда-то как попало и уж давно, еще при царице Василисе». - «При какой
такой царице Василисе? Такой, мол, и царицы никогда не было». - «Ну уж
этого я ничего не знаю, говорит. Знаю только, что он совсем маленький, в
одну пядь и вроде простой дощечки черной, с богохульной надписью, -
только и всего. Главное то, что надо через всякую силу искать и
обязательно найти...» И что ж вы думаете, господин? Все чердаки по всем
домам и по всем церквам облазили, под всеми крышами колокольными ходили,
все мусоры голубиные разрыли, и нашли же наконец того. И нашли-то где?
Видели часовеньку пониже базара? Лет тысячу небось стоит, гниет, и
всякое непотребство в ней бессовестным народом делается, а в ней, в
мусоре, и нашли. И как только маленько, значит, обчистили, промыли,
протерли и принесли в этот несчастный дом, дали девочке помолиться
хорошенько на него, приложиться к нему и на грудь к себе взять, сразу же
девочка заплакала, зарыдала, затряслась от великой радости - и на ноги
поднялась. Вскочила, бросилась к отцу-матери и кричит не своим голосом:
«Милые мои родители, я теперь совсем здоровая! Зовите священников,
давайте молебен служить! Это он самый и есть - Спас Поруганный. Гляньте,
что на нем написано!» - И что ж вы думаете? Ведь и тут правда
оказалась. Обернули и прочли: «Не годится на него молиться, годится
горшки накрывать...»
Едем шагом, извозчик, рассказывая, сидит
боком и вертит цигарку, глядя в развернутый кисет. Кончив рассказ,
бормочет: «Прости, господи, мое согрешение, какие слова повторяю!»
Летние долгие сумерки, Ростов Великий давно спит. Вдали все еще брезжит
свет зари, и город давно пуст, безлюден, - один караульщик с колотушкой в
руке медленно бредет по длинной пыльной улице. Тепло, тихо, грустно...
И несказанно прекрасны очертания церквей над сумраком земли, на чуть зеленоватом далеком закатном небе.
И несказанно прекрасны очертания церквей над сумраком земли, на чуть зеленоватом далеком закатном небе.
Париж. 1926