В июне 957 г. [1] в Почайне, днепровской затоке, служившей гаванью Киева, царило необычайное оживление. Уже давно повелось, что каждый год в это время здесь, как и у Витичева, несколько ниже Киева по Днепру, собирались купеческие ладьи из многих русских земель, чтобы затем большим общим караваном отправиться на заветные рынки Царьграда — «царствующего града» Константинополя, столицы Византийской (или, правильнее, Ромейской, т. е. Римской) империи.

Но на этот раз в обычную суету, сопровождавшую оснастку и загрузку ладей, их подготовку к более чем месячному опасному сначала речному, а затем морскому плаванию, примешивалась какая-то особенная молчаливая строгость и торжественность. Толпившийся на берегу народ переговаривался, разглядывая сверкавший на летнем солнце корабль, который явно отличался от прочих и размерами, и узорочьем богатой отделки, и яркой цветистостью парусов дорогого греческого шелка. То была ладья — или, как говорили греки, скедия — киевской правительницы Ольги, которая, поговаривали, собиралась самолично отплыть с караваном — дело удивительное, невиданное. Хаживали, и не раз, русские князья на Царьград войною, и вот уже почитай как сто лет назад при приснопамятном князе Аскольде, и при убившем Аскольда князе Олеге, и не так давно при Игоре, заключали с ромейскими царями выгодные  договоры,  обеспечивавшие  русским  купцам беспошлинную торговлю в империи, но стены Царьграда оставались неприступными, и никогда еще нога русского князя не ступала на землю столицы христианского мира. И вот Ольга… Умна, властолюбива, дальновидный и хитрый политик, переклюкает [2] любого, что бы ни затеяла — все неспроста. Хорошо знали киевляне свою княгиню, и потому сердце их сжималось от предчувствия чего-то небывалого, пугающего и одновременно манящего своей новизною.

Св. равноапостольная Ольга была супругой киевского князя Игоря и матерью его преемника на киевском столе — князя Святослава. Святославу было всего лишь четыре—пять лет от роду, когда он осиротел: в 946 г. или чуть позже, во время полюдья (осенне-зимнего сбора дани с подвластных Киеву славянских племен) в земле древлян, лесном краю за рекой Тетеревом, был убит Игорь. Казалось бы, перед лицом древлянского восстания, за которым последовало отпадение от Киева и некоторых других племен, Древнерусское государство и его малолетнего князя ждут тяжелые времена. Бразды правления пришлось взять в руки молодой княгине. Женщина на княжем столе! Положение выглядело настолько шатким, что древлянскому князю Малу пришла в голову дерзкая мысль самому овладеть Киевом, женившись на вдове Игоря. И тут впервые по-настоящему проявился характер Ольги. Все двадцать древлянских послов, прибывших в стольный город Руси со сватовством от своего князя, были преданы жестокой казни, а во время последовавшего затем похода на древлян, который возглавила сама княгиня, их главный город Искоростень был сожжен, племенная знать истреблена, а вся территория древлян обложена регулярной данью. Будучи человеком государственного ума — «мудрейшей всех человек», как отозвался о ней позднейший летописец — княгиня Ольга не ограничилась древлянской землей, а произвела реформу взимания дани, т. е. государственного налога того времени, и в прочих землях, входивших в состав Руси, покрыв ее сетью погостов — административных пунктов, куда в урочное время свозились дани. Деятельная натура Ольги выразилась и в том, что проводя свои преобразования, она лично объездила чуть ли не всю Русь, от Новгорода до Черниговщины, а псковичи, земляки княгини, еще по крайней мере в начале XII в. с гордостью сохраняли как святыню сани, в которых полтора столетия назад Ольга совершала свои разъезды.

В таких трудах прошли десять лет правления Ольги, в течение которых Русь не только не ослабела, но заметно окрепла. Подрастал Святослав, близилось время, когда княгиня должна была передать власть возмужавшему сыну и его воеводам, а самое главное еще не сделано. Природная прозорливость, государственный инстинкт и еще что-то, вещавшее ей из самой глубины ее сердца, подсказывали киевской правительнице, что корень величия Византийской державы, Ромейского царства, приковывавшего к себе взоры всего мира, не только в войске, не только в несметном богатстве, не только в седой римской старине, а прежде всего в святой Церкви, которая одна и делала византийского императора царем всех христиан. А потому и Руси не быть никогда великой, крепкой и святой, если не войдет она в лоно Христовой Церкви. Понимала Ольга и другое: что огромное дело крещения державы нельзя начать иначе, как с ее, княгини, личного примера, с ее собственного крещения. Уже при Игоре в Киеве, в том числе и среди дружины мужа, она это прекрасно знала, было немало христиан; была в Киеве, вне города, на Подоле, и церковь — во имя святого пророка Божия Илии. Хочешь креститься, крестись: сам Игорь крещен не был, но другим креститься не мешал и насмешек над христианами не любил. Но что-то мешало Ольге пойти этим самым простым путем. То не были расчетливые опасения политика перед возможным народным недовольством, еще меньше пугали властную княгиню боярские пересуды. Нет, дело было в другом: она ясно понимала, что грандиозности задуманного ею отнюдь не соответствовал бы скромный обряд в небольшой деревянной купеческой церкви, осуществленный безвестным священником. Правительницу будущей великой христианской Руси должен был ввести в Церковь не кто иной, как цареградский патриарх, и не где-либо, а только в Великой церкви, цареградском соборе Святой Софии, главном храме тогдашней христианской вселенной, и восприемником ее из купели крещения не мог быть никто, кроме самого царя. Великое дело, страшное. Вот почему так долго откладывала его бесстрашная Ольга. Но долее откладывать было уже невозможно. И вот княгиня отправлялась в Царьград. И хотя о ее прибытии в несколько обескураженном такой неожиданностью Константинополе знали, отправлялась она, в сущности, в неизвестность.

Труден путь к вожделенному Царьграду: вниз по Днепру, через пороги, по которым ладьи не раз приходилось перетаскивать волоком и у которых вечно подстерегали разбойные печенеги, затем по морю вдоль побережья, по которому караван преследовали все те же печенеги в надежде, что буря выбросит на берег ту или другую ладью (и тогда приходилось приставать всем, чтобы защитить своих), и так до самого дунайского устья. Лишь миновав его можно было вздохнуть свободнее. Здесь начиналась Болгарская земля с богатыми торговыми портами — Конопой, Констанцией, Варной… Затем — Месимврия, первая гавань ромеев, где основная часть товаров перегружалась на греческие суда, и под надзором греческих чиновников путешественники двигались уже к столице. И, наконец, сам Константинополь, русское подворье у загородного монастыря св. Маманта, на котором предстояло расположиться основательно и надолго — ведь обратный путь предстоял только глубокой осенью.

Но княгиня не думала об опасности, не замечала проплывавших мимо родных днепровских берегов, мысленно она была уже там, на берегах далекого Босфора, еще и еще раз представляя себе, как ступит, что скажет, чтобы и чести не уронить, и делу не навредить. А дело было трудное, не знаешь, как и подступиться. Ведь не о княгине только шла речь, о всей Руси. И это так или иначе чувствовали все — уж больно велика была свита Ольги, занимавшая не один корабль: кроме ее собственных ближних боярынь и охранной дружины, здесь были и послы от всех членов многочисленного княжеского семейства, по одному от каждого, и сразу несколько послов юного Святослава, и купцы, да все-то непростые, из лучших — Адулб, Ингивальд, Улеб, еще при Игоре рядились [3] с греками, уже много лет сами в Царьград не хаживали, посылали с товарами своих людей, а тут тряхнули стариной. По всему видно — быть у Руси новому договору с ромеями.

Пороги миновали благополучно, прибыли к Варяжскому острову, который христиане именовали островом святого Георгия. Здесь позволено немного отдохнуть. Купцы, послы, среди которых выделялись своей важностью люди Святослава, бесчисленная челядь благодарили богов: по обычаю молились вокруг священного дуба, втыкая в землю мечи и стрелы, жгли костры, приносили в жертву петухов. Но Ольга не приняла участия в общей радости; не покинув корабля, она предпочла беседу со священником Григорием, болгарином, уже давно жившим и служившим в Киеве, которого благоразумно захватила с собой и всю дорогу расспрашивала о христианской вере, о церковной службе, о ромейских обычаях.

Через четыре дня караван достиг устья Днепра. Здесь еще один остров, где снова небольшая остановка, во время которой, в течение трех дней, суда переоснащали для морского плавания. Бывалые люди показали княгине рощицу, а в ней — небольшой мраморный столп с крестом: говорят, там похоронен владыка Эферий, назначенный епископом в Херсонес (по-русски — Корсунь) еще чуть ли не при великом царе Константине, что первым принял святую христианскую веру. Отправившись в путь из родного Иерусалима, Эферий так и не доплыл до далекого Херсонеса, но херсонеси-ты-корсуняне чтут его память в числе семи святых епископов корсунских, а сам остров именуют островом святого Эферия. О Корсуне и тамошних святынях Ольга была уже немало наслышана от корсунских купцов, ежегодно бывавших в Киеве, — особенно же о мученике Клименте, одном из первых епископов самого Рима, чьи мощи были обретены здесь сто лет назад посланцем императора Константином. Потом же, как уверял княгиню Григорий, именно Константин со своим братом Мефодием перевел на славянский язык божественные книги, по которым сейчас служат в Болгарской церкви, да и сам Григорий в Киеве. А ведь Корсунь — это, почитай, уже почти Русь. Как ладно, одно к одному, складывается все в деле Господнем! И от этой мысли делалось Ольге необычайно легко и радостно, она чувствовала себя соработницей большого Господня дела, и вспоминались излюбленные слова Григория: «Иго бо Мое — благо, и бремя Мое легко есть».

И вот уже справа по борту далеко, сколько глазу хватит, растянувшегося каравана проплывает Болгарская земля. В Констанции правительницу Руси приветствовал нарочно прибывший сюда посланник болгарского царя Петра. Слушая вежливые речи величественного боярина, Ольга думала: «Тих царь Петр, сын грозного Симеона. Тих-то тих, а царский титул ромеи за ним признали и внуку царя своего, покойного Романа, за него отдали. Ромейский царь болгарского сыном своим величает. И чтима земля Болгарская от всех окрестных и дальних стран — не только от грек, но и от немец, и от Рима. Нет, даже и в политике без крещения не обойтись». Так размышляла княгиня, дерзновенно примеряя в невесты пятнадцатилетнему Святославу одну из дочерей нынешнего императора Константина. Пришлось, правда, Петру отдать ромеям за то не один пограничный город — ну да Русь, слава Богу, грекам не сосед, и делить ей с ними нечего.

В Месимврии, пока товары перегружались в греческие ладьи, явился со свитой специальный посланец царя Константина, прозываемого Порфирородным. Не без некоторого удивления смотрела русская княгиня на завитого, напомаженного, любезно улыбавшегося и кланявшегося, велеречивого человечка, рассыпавшегося в похвалах заморской правительнице (или, как он говорил, «архонтиссе») и настоятельно приглашавшего ее перейти на нарочно присланный для нее царем греческий корабль. Ольга вежливо благодарила, но предпочла остаться на своем.

Июльский Царьград встретил путешественников жарой, которая усугублялась безветрием, так что приходилось идти на веслах. Под мерные их всплески корабли медленно приближались к городу. Много восторженных рассказов приходилось слышать о нем Ольге, но величественность как бы выраставших из моря гигантских древних стен, которые по правую руку, в направлении залива, уходили далеко за горизонт, а за ними — тонувший в зелени садов холм Акрополя глубоко поразили ее. Зато сам залив Золотой Рог, который русские варяги по-своему прозывали Судом[4], оказался не шире родного Днепра под стенами Киева. Квартал вокруг обители святого мученика Маманта, в котором располагалось русское подворье, находился на северном, противоположном собственно Константинополю берегу Золотого Рога. Здесь, близ подворья, были отведены покои и княгине с ее спутниками.

Уже на следующий день один за другим прибыли чиновник из ведомства логофета дрома, отвечавшего во дворце за приемы иностранцев, и иеромонах из постоянного патриаршего синода. Как политик Ольга прекрасно понимала, что для пользы дела переговоры с императором следует начинать уже в ранге христианской правительницы и потому прием во дворце лучше отложить до крещения. На том и порешили. Синодальный иеромонах торжественно приветствовал «архонтиссу» Руси от имени патриарха Полиевкта, только в прошлом году сменившего наконец на патриаршем престоле Феофилакта, который был сыном императора Романа, на долгих двадцать лет потеснившего на троне Константина Порфирородного, тогда еще отрока, и которого Константин потому весьма недолюбливал. Распорядок Константинопольской церкви — так объяснил посланец патриарха — требовал от крещаемого сорокадневного оглашения. Июль уже клонился к концу, и потому было сочтено за благо не терять времени и приступить к оглашению уже через несколько дней, 30 июля, чтобы поспеть с крещением к 8 сентября — великому празднику Рождества Пресвятой Богородицы. Тем более что тогда 30 июля новооглашенная княгиня смогла бы присутствовать при церемонии происхождения Честного и Животворящего Креста Господня — торжественного изнесения креста из царской ризницы и положения его на престоле кафедрального патриаршего собора Святой Софии Премудрости Божией. После этого в течение двух недель, до самого Успения Пресвятой Богородицы, этот крест, творя литии, будут носить по улицам и церквям царствующего града как символ защиты его Крестом Спасителя и на поклонение народу.

Рано утром в четверг 30 июля в сопровождении всех русских послов и ближних боярынь и под охраной своих же русских, но уже крещеных воинов, которые входили в корпус царской двоцовой стражи и были специально выделены императором ради безопасности русской гостьи, княгиня Ольга переправилась через Золотой Рог и через ближайшие, Друнгариевы[5], ворота была доставлена на Августейон — центральную площадь Константинополя, на которой был расположен и собор Св. Софии. Здесь, у южных дверей паперти, в торжественном облачении ее приветствовавал один из синодальных архиереев. Затем он просил княгиню и ее спутников преклонить колена на ступенях храма: разом громыхнуло оружие охраны, и настала полная тишина. Владыка трижды перекрестил всех и негромко, но внятно прочитал краткую огласительную молитву. Опытный толмач, наклонившись к уху княгини, быстро шептал: «Благословен еси, Боже наш… всякое естество словом Твоим создавый… спаси рабу Твою… сопричти ее к стаду Твоему…» — сердце Ольги колотилось от волнения, так что она слышала только отдельные слова. Закончив молитву, архиерей отложил приличествовавшую моменту серьезность и с ласковой улыбкой объяснил Ольге, что теперь она на пути к святому крещению, что ей и ее людям надобно теперь почаще бывать на церковных службах и что по четвергам он сам будет приходить к ней для наставления в вере. Простившись, он оставил давешнего иеромонаха, который должен был сопровождать княгиню, дабы изъяснять ей все, чем бы она ни заинтересовалась.

Некоторое время Ольга пробыла на площади, озирая бесконечные колоннады портиков, любуясь сверкавшими золотом куполами и куполками необъятной Св. Софии и взметнувшимся в небо мраморным столпом с конной статуей творца софийского чуда — царя Юстиниана, который в одной своей медной руке сжимал увенчанное крестом державное яблоко, а другую простирал над всемирной столицей. Вскоре с пением особого канона «Крест предгрядый божественный» приблизился крестный ход. Приставленный к княгине иеромонах немедленно проявил себя, поведав, что этот канон был написан св. Георгием, епископом города Амастриды на берегу Понта, в Пафлагонии, и будто бы в житии этого святого написано, что чудо при его гробе сто лет назад остановило нашествие на Амастриду русского флота. И снова, как при рассказе о Корсуне, свя том папе Клименте и славянском первоучителе Константине, сердце Ольги дрогнуло от чувства удивительной ладности и даже какой-то предуготованности происходящего с нею и с Русью. Вслед за многочисленным духовенством и вместе с народом княгиня вошла в собор, где царский крест был встречен самим патриархом.

По окончании службы Ольга еще долго ходила по собору, рассматривала, расспрашивала. Синий купол с изображением Вседержителя — высок и огромен, как небосвод, свет мягко льется сквозь бесчисленные под-купольные окна, а мраморных колонн и не счесть, да каждая, говорят, стоит на святых мощах и на верху каждой, под узорными капителями, тоже вделаны мощи. В алтаре (не видать) сокрыто само Животворящее Древо — Крест Спасителев, обретенный на Голгофе святой царицей Еленой, матерью великого царя святого Константина, столь много потрудившейся для утверждения веры. Зато хорошо виден по-над алтарной преградою образ Пресвятой Девы с Предвечным Младенцем на руках, велик и чуден, весь — лазурь и золото. А справа от алтаря — еще один образ, но не мозаичный, а красками писаный: три ангела под дубом Мамврийским; в таком ангельском виде, терпеливо пояснял иеромонах, явилась некогда праотцу Аврааму сама Святая Троица; дуб же тот — вечный, а как засохнет, так и миру конец. Тут же, под образом, и сама трапеза Авраамля — стол каменный, за которым праотец угощал своих Таинственных Гостей. А при западных дверях, над которыми дивной цветной мозаикой, переливающейся в свете двух великолепных паникадил, выложен лик Спасителя, — так и вообще двери ковчега Ноева! Кажется, вся история от сотворения мира, все святыни сошлись в соборе, огромном, как сам мир Божий! Не один день, не одна неделя потребна, чтобы повидать все чудные святые софийские диковины. И приходившие для молитвы в Великую церковь снова и снова замечали здесь русскую княгиню, правительницу свирепых северных варваров, с почтительного расстояния наблюдая, как задумчиво переходила она из одного придела в другой — Никольский, Пантелеймонов, Петров Прилежащий, где в золотую икону апостола вкована его железная верига, в незапамятные времена (пятьсот лет тому назад!) привезенная из Иерусалима царицей Евдокией, и далее, далее, и несть им конца, как бесконечна сама объемлющая мир Церковь Христова.
______________
Примечания

[1]. Дата поездки св.Ольги в Константинополь и ее крещения до сих пор является предметом научных дискуссий. Некоторые историки полагают, что это произошло в 946 г., другие –что было целых два путешествия (либо 955 и 957, либо 946 и 955, либо 957 и 960 гг.), и во время второго из них княгиня приняла крещение. Существует даже мнение, будто Ольга окрестилась в Киеве, а в Царьград отправилась уже христианской. И все же, с учетом всей суммы источников, наиболее убедительным остается традиционная точка зрения, относящая это событие к 957 г. и приурочивающая его к Константинополю.
[2]. По-древнерусски переклюкати значило перехитрить.
[3]. Рядится – по древнерусски «заключить ряд, т. е. договор».
[4]. От древнескандинавского слова sundr «гавань»
[5]. Друнгарий – одна их высших воинских должностей  в Византии; в данном случае, вероятно, название происходит от друнгария виглы – командующего лейб-гвардейским полком (или, по-гречески, тагмой), расквартированными в столице.