Воспоминания художника Верещагина.
На Дальнем Востоке, в Палестине
Отрывок из очерка, опубликованного в "Русской старине"
У нас и вообще на востоке национальность теснее связана с религиею, чем на западе; ввиду этого, факт повсеместного усиления теперь католической пропаганды весьма интересен для России. В южнославянских государствах и в Румынии случаи перехода из католичества в православие очень редки, тогда как случаи обратного бывают довольно часто – католичество везде, кроме России, победоносно наступает на православие. Но где падение православия заметно особенно сильно, так это в Палестине.
Я имел случай лично проследить этот факт и сообщить о нем покойному К., бывшему генеральному консулу нашему в Иерусалиме (Художник побывал в Палестине на рубеже 1883-1884 гг., тогдашним консулом в Иерусалиме был Василий Федорович Кожевников, а ИППО только делало первые шаги. Прим.IPPO.Ru), а также Иерусалимскому патриарху Никодиму.
Первый не поверил, второй совершенно согласился, но прибавил обычную фразу:
– Денег мало, дайте больше денег, через 10 лет я всю Палестину обращу в православие.
Как ни странны, по меньшей мере, последние слова, в них есть доля правды; дело пропаганды в Палестине в значительной мере свелось теперь на деньги; есть они – есть и прозелиты; нет их – нет и паствы, так как от постоянного переманивания в разные веры и толки арабы крайне испортились нравственно и переходят в лоно католичества или протестантства, смотря по тому, где больше дают. Кроме денег, церковной пышности и проповеди действуют еще много школы и приюты, и вот на этих-то последних учреждениях сказывается несостоятельность греков, с их духом исключительности и нетерпимости ко всем другим православным, т. е. не грекам. Деньги они принимают от всех , хотя от сербов, болгар, румын и др. перепадает мало – за все отдуваются русские кошельки – но чьих-либо советов или церковнослужителей, не эллинов, ни за что не допускают.
В то время, как у католиков, например, в церквах и школах работают люди всевозможных национальностей, включая и арабов, греки не допускают не только русских священников, но даже и туземцев – не знаю, есть ли на всю Палестину 2-3 человека арабов священнослужителей.
Католики действуют дружно: впереди французы, заправляющие пропагандою нравственно и материально – так как от них, кроме политического покровительства, идут и значительнейшие пожертвования, затем австрийцы, итальянцы, испанцы и проч., даже немцы – все работают дружно, деньгам не дают прилипать к рукам почтенных отцов, а на них учат, воспитывают, лечат, строят, пропагандируют.
Греки действуют иначе.
– Давайте денег, больше денег, говорят они всем православным, и не заботьтесь ни о чем; в советах, а главное в контроле вашем, мы не нуждаемся, и одни отстоим дело православия.
Хотя они и действительно отстаивают его разными средствами, до борьбы в рукопашную включительно, но результат далеко не оправдывает их самонадеянности, – уже есть обширные местности, в которых осталось всего по нескольку человек православных, так что пастыри, т. е. митрополиты этих местностей, никогда и не заглядывают в свои паствы, а спокойно, без труда, на хорошем содержании, проживают в Иерусалиме.
За последнее время католики стали очень много строить церквей, школ, приютов, больниц. Строят, например, церковь. Является бедняк араб, с двумя, тремя подростками просить работы. Первый вопрос ему:
– Ты католик?
– Ну, так нет тебе работы.
Всякие возражения излишни. При следующей постройке школы тот же ответ, и многие, чтобы заплатить подати и хоть как-нибудь пробиться с хлебом, выкрещиваются; более стойкие бросаются еще за помощью предварительною к грекам, но всегда безуспешно, а затем и к нашему архимандриту Антонину, почтенному, много трудящемуся человеку, не имеющему никаких средств, но буквально заваленному такими просьбами о помощи.
– Мы издавна православные, говорят ему эти люди, не хотим менять веры, но хоть в петлю лезть с семьею: хлеба мало, работы нет, ребят учить негде, – как быть?
Кроме добрых советов и пары своих кровных меджидие, архимандрит, разумеется, ничего не может дать, и эти действительно забитые и загнанные люди долго ли, коротко ли побьются, да и перейдут в католичество или протестантство, где сейчас же найдется всяческое участие: работишка для взрослых, помощь старикам, школа детям.
Вифлеем, напр., еще сравнительно недавно бывший православным, теперь сплошь почти католический; в деревнях, в которых еще 20 лет тому назад были лишь одни православные, теперь 25-30% католиков. Под Назаретом, в огромной деревне Р., жители умоляли о заступничестве, и просто силою втиснули мне просьбу, в которой говорили, что «они изверились в греков, надеются только на русских, просят построить им церковь и школу».
Вся эта процедура переманивания в свою веру деньгами и материальною помощью, очевидно, безнравственна, и лучше всего было бы вовсе «умыть руки» от таких дел. Но тут представляется такой вопрос: пожертвования, и очень значительные, которые шли, идут и неудержимо будут идти из России в Св. Землю, могут ли быть оставлены на произвол судьбы и всецело доверены греческим рукам? Есть ли надежда на то, чтобы греки исправились и развязали кошельки с получаемыми из России деньгами на дело школ и приютов? Нет. Значит, необходимо вступиться хоть тому же Палестинскому обществу и добиться на первых порах хоть того, чтобы 400 тысяч рублей, посылаемые ежегодно в патриархию с бессарабских имений, выдавались условно, на известную, заранее оговоренную цель, под строгим контролем Общества. Затем надобно взять на себя труд широкого оповещения благочестивых жертвователей Русской земли, что огромные суммы, посылаемые ими в частные руки, по большей части не достигают, цели и идут, главным образом, на частные надобности, на богатое житие греческих монахов, не брезгающих мирскими благами. Для подтверждения сказанного, приведу, хоть бы всему Иерусалиму известный, факт: в то время, как патриарх, в руках которого пожертвования подвергаются некоторому контролю, получает на свое имя из России лишь небольшую сумму в несколько тысяч рублей, – настоятели отдельных святынь получают не столько по почте, сколько из рук в руки, такие большие деньги, что бывший ключарь Гроба Господня, отошедшей на покой, нашел возможным положить в банк свою экономию в 30,000 золотых, т.е. 300 т. рублей.
Патриарх Никодим, для начала своего управления пожелавший показать пример строгости, не посмел вовсе отобрать эти деньги, а только заставил перевести их в другое место и исправно выплачивает проценты запасливому отцу, должно быть, пропустившему через свои липкие пальцы немало пожертвований наших легковерных ревнителей церковного благолепия в св. местах.
Добро бы не было в Палестине русских церквей для украшения! Так ведь нет, их несколько: в Иерусалиме есть церковь при миссии и недавно трудами нашего достойного архимандрита Антонина возведена прекрасная церковь на Елеонской горе, но туда наши жертвователи или ничего не дают, или дают самую малость, а все несут грекам. За то же и надобно отдать справедливость этим последним, – они ловко выманивают деньги у наших поклонников и поклонниц, особенно у последних!
Придет поклонница на Елеонскую гору, где наш отец архимандрит приютит и угостит – оставляет 10-20 коп., так как больше у нее нет; она, вишь, издержалась, и осталось у нее только на самое необходимое. Но приходит она же для прощального поклонения в греческий монастырь: откуда деньги находятся! После угощения и ласкового разговора, ведет ее известный отец Спиридон в свой сад, засаженный молодыми маслинками.
– Вот, моя голубушка, тебе перед отъездом надобно выбрать деревцо, – любое выбирай; оно 1000 лет будет расти, за тебя Бога славить, а деньгами не затрудняйся, я знаю, ты, верно, поиздержалась, так дашь, что можешь!
1000 лет негласной молитвы к Богу от маслины, вероятно, еще родственной одной из тех, мимо которых ходил сам Спаситель, как тут устоять!
– А чего она стоит, отец? спрашивает наполовину уже сдающаяся женщина.
– Что с тебя брать дорого, сказал, давай, что можешь, клади хоть 5 рублей.
– Ой, родной, нету, нету! всего и денег-то осталось 3 рубля.
– Ну, с товаркой сговорись, пополам деньги, пополам и Божья благодать!
И вносят поклонницы ласковому красивому греку по 2 ½ руб. из прибереженных на крайность денег. Отрезает он каждой по ветке, передает с церемониею:
– Владей, говорит, она теперь твоя, твоих детей, внуков, правнуков – за всех вас денно и нощно будем Бога молить.
Когда за этою поклонницею приходить черед выбирать следующей соотечественнице нашей – сплошь и рядом выбор ее падает на ту же маслинку; опять от нее отрезывается ветвь, опять торжественно передается и проч., и проч.
– Набожны русские, слова нет, говорил мне мой знакомый настоятель одного греческого монастыря, но уж и просты же, ой, как просты!
Один из образчиков этой простоты жив в моей памяти.
Я рисовал, помню, на Сорокадневной горе, когда монах настоятель, бросившийся рассматривать в бинокль пыль, поднявшуюся на дороге, объявил, что «гонят русских», и стал приготовлять водку, закуску, ставить самовар. Действительно, через час времени, поднялись сначала кавас нашего консульства в Иерусалиме, усатый, расшитый араб, а за ним наши запыленные, запотелые, измученные богомольцы.
– Где здесь записываются? – спрашивают они впопыхах и направляются по указанию в пещеру, из которой сейчас же спускаются назад, так как им дан всего час времени и на всход на гору, и на поклонение. Но лучше всего то, что визит-то каваса был неспроста: он объявил монаху-настоятелю, что если тот не согласится дать ему половину выручки с богомольцев, то ни один из них не переступит порога пещеры. Конечно, почтенный отец должен был покориться, и из 15 руб., полученных за записи «на вечное поминовение», должен был уделить кавасу 7 руб., да еще дать цветной платок в придачу. За то же, впрочем, и «записи» валялись потом по всем углам пещеры!
Я написал об этом случае открытого и нахального грабежа консулу; сделано было расследование: все оказалось справедливым, так как грек о. Алексей не счел возможным скрыть правды – каваса хотели прогнать, но потом простили, в виду его раскаяния (?). Надобно сказать, что кавас консульства получает еще и с богомольцев; когда же этих последних идет большая партия, то с ними отправляется уже один из драгоманов, потому что получка с монастырей пахнет тогда сотнями рублей.
Ввиду постоянно существовавшей вражды между настоятелем нашей миссии и консулом, дело отправки поклонников по разным святыням велось, а может быть и теперь ведется, спустя рукава. Встречаю, помню, большую парию, выступающую за город.
– Куда вы, братцы, идете?
– К дубу!
– Куда?
– К дубу!!!
Видно, что очень не велико у них понятие об этом дубе.
Во время масленицы и вообще по праздникам уже не простота, а разгул наших богомольцев скандализирует туземцев: с бутылками водки в руках, пошатываясь и ругаясь, они пристают к прохожим, даже к нищим:
– Пей, пей, такой-сякой...
Что наши переплачивают грекам за так называемые «очистительные обедни» – и сказать трудно.
– Твержу, твержу им, говорил о. Антонин, что нет никаких очистительных, а только заупокойные обедни – ничего не берет: очистительные да очистительные.
В русскую церковь для этих очистительных обеден, разумеется, не идут; там помин души не так угоден Богу, надо непременно либо ко Гробу Господню, либо в Вифлеем, где священнодействуют греки, а они за спехом и по небрежности деньги-то берут, а поминать-то забывают.
– Ведь изловила я, батюшка, моего, изловила! рассказывала мне одна почтенная богомолица. Намедни прислали мне из России от сродственников наших 80 руб. на «очистительную обедню» за 20 душ – сложились, вишь, по 4 рубля, да и послали мне; смотри, пишут, чтобы беспременно у Гроба Господня! Ну, я и передала: помяни, говорю, батюшка, порачительнее; да, грешным делом, знаю, что они торопятся – приложила ему рублевку, как список-то имен клала в книжку ему, все, думаю, больше постарается!
– Помянул? – спрашиваю потом.
– Помянул, помянул, как же, матушка, как следует, возьми свой список.
Я глядь, ан рублевка-то там все и лежит! должно, он туда и не заглядывал.
– А что же ты, говорю, рублевку-то не взял?
– Какую рублевку!?
Верите ли, покраснел весь; и вижу, что не то ему досадно, что попался, а что рублевку-то упустил!
Впрочем, главный способ вымогания денег, вымогания в широких размерах, практикуется через корреспонденцию с Россиею: каждый настоятель имеет своих благотворителей и жертвователей, которых и извещает о неотложных нуждах обителей. Кроме того, при духовных лицах, заведующих главными местами христианских святынь, есть целые добровольные штаты женщин-секретарей, из русских поклонниц, которые там поселяются (несмотря на формальное запрещение) и они цветистым жалостным слогом своих увещаний направляют пожертвования русских богатых людей в греческие руки. Тут подаяния льются щедро, десятками тысяч, и, как я сказал, лишь малою частью по почте, а больше из рук в руки поступают мимо ведения патриарха, людям, распоряжающимся ими совершенно бесконтрольно. Куда уходит добрая часть денег – можно только догадываться по известным всему Иерусалиму историям высылки патриархом то одной, то и сразу двух приятельниц того или другого из греческих духовных особ.
Рискуя навлечь на себя неудовольствие весьма любезного, ведущего правильную жизнь, теперешнего патриарха Никодима, я говорил ему о необходимости хоть какого-нибудь контроля со стороны русского общества ежегодно жертвуемых им сумм, а также и о несправедливости систематического отстранения русских священников от служения при всех святынях Палестины (ни одного русского!). В ответ я получил откровенное признание его блаженства, что если он допустит ко Гробу Господню хоть одного русского священника, то вызовет этим открытое возмущение греков, и пастырей, и пасомых и сами же греки еще красноречивее добавляют: «да и самому-то патриарху в этом случае не миновать чашки худого кофея!»
Отрывок из публ.: Верещагин В.В. Воспоминания художника Верещагина. На Дальнем Востоке, в Палестине // Русская старина. – 1889. – Т.63.
www.booksite.ru