Идея мира у Есенина двухчастна: «мир», чужой и опасный, и «дом» как его позитивный эквивалент, родной и теплый.
Антиномия мир-дом характерна для всего творчества поэта. Однако уже в раннем творчестве «дом» помещается в контекст утраты, тоски, вины и раскаяния. Мотивы ухода и возвращения становятся ведущими. Но если уход реален, то возвращение — в будущем, в мечтах, в желаниях, а возможно ли оно реально? Ощущение христианского линейного потока истории все сильнее дает о себе знать, лирический герой отчетливо понимает свою включенность и в жизнь «мира». В поэмах 1917-1918 гг., создавая оригинальную утопию, Есенин изображает «землю, отразившую небо», хотя для себя поэт-пророк все же оставляет небо, взгляд на Инонию — это взгляд со стороны:
По тучам иду, как по ниве я,
Свесясь головою вниз.
Слышу плеск голубого ливня
И светил тонкоклювых свист.
В синих отражаюсь затонах
Далеких моих озер.
Вижу тебя, Инония,
С золотыми шапками гор.
Для Есенина этого периода дом — аналог космической упорядоченности, рукотворная модель космоса, и он связывает программу переустройства чуждого лирическому герою мира с идеей космоса-дома. «Туга по небесной стране посылает мя в страны чужие, — отвечает спрашивающим Козьма Индикоплов на спрос, зачем он покидает Россию», — замечает поэт в статье «Отчее слово». Эта же «туга» движет и лирическим героем в поэмах 1917-1918 гг.
Как же будет устроен новый дом-мир? Прежде всего, он будет свободен от смерти. Поиски земного рая не должны быть сопряжены с мыслью о необходимости земных страданий для достижения «Царствия небесного». Поэтому Есенин отказывается от искупления первородного греха жертвенностью Иисуса Христа. Вера для него не требует посредника между человеком и Богом. В поэме «Пришествие» Иисус бессилен и беспомощен:
…Из прозревшей Руссии
Он несет свой крест.
Но пред тайной острова
Безначальных слов
Нет за ним апостолов,
Нет учеников.
Отказ от крестных мук, от пути Христа — условие для того, чтобы вырваться из круговорота жизни, обусловленной смертностью человека, конечностью его бытия.
Муки повторяются снова и снова, а выхода нет и для Христа:
Опять его вои
Стегают плетьми
И бьют головою
О выступы тьмы.
Намеченный Христом путь отделил человека от Бога, поэтому «лестница к саду твоему без приступок», царство Божие недосягаемо:
Как взойду, как поднимусь по ней
С кровью на отцах и братьях?
Тянет меня земля,
Оцепили пески,
На реках твоих Сохну.
Есенин остро переживает двойственность человека: для него животное начало также актуально, как и духовное. И если христианская традиция основывается на идее вознесения сына Божия (по вертикали вверх), то у Есенина направление движения меняется и здесь — по вертикали вниз.
В поэмах 1917-1918 гг. формулируется призыв-молитва «сойди, спустись на землю, Боже»:
Холмы поют о чуде,
Про рай звенит песок.
О, верю, верю, — будет
Телится твой восток.
Н. Федоров считал, что к началу ХХ века человечество выбрало для себя зооморфные идеалы, поставило себе образцом зверскость, видимо, они оказали некоторое влияние и на Есенина. Поэтому «теления» и ожидает лирический герой в произведениях поэта этого периода. Конечно, нельзя утверждать, что он полностью отказывается от духовного начала, но хочет, чтобы одухотворенность перестала быть прерогативой неба, а была одухотворена и земля здесь и сейчас.
В своей концепции мироздания-дома поэт пытается совместить языческий космоцентризм с христианским антропоцентризмом, поставив человека в центр космогонических процессов. Есенин не принимает только Христа с его жертвенностью и добровольно принятым страданием, влекущим за собой смерть:
Время мое приспело,
Не страшен мне лязг кнута.
Тело, Христово тело,
Выплевываю изо рта.
Не хочу воспринять спасения
Через муки его и крест:
Я иное постиг учение
Прободающих вечность звезд.
Стремление восстановить связь между человеком и Богом пронизывает поэмы 1917-1918 гг. Пророчество явления нового мира также отсылает к мифологической традиции:
Не хочу, чтоб умело хмуриться
На озерах зари лицо.
Я сегодня снесся как курица,
Золотым словесным яйцом.
Лирический герой чувствует себя творцом, сопричастным процессу обновления мироздания, но процесс этот также течет в направлении, противоположном ходу мировой истории — это некая попытка вернуться к началу творения и воссоздать мир, где боги и люди равны. Золотое яйцо является символом тайны сотворения мира у многих народов. Оно придает форму хаосу, предшествует возникновению жизни в первоначальной пустоте. В индийской мифологии один из сюжетов повествует о том, что Брахма производит на свет золотое яйцо, из которого и прорастает мировое дерево. Повторив путь творца, лирический герой становится сопричастным процессу миротворчества.
Особое место в мироздании занимает у Есенина образ Богоматери: это и Дева Мария, и Русь, и Великая Мать, и земная старушка-мать. В образе Девы Марии поэта привлекает «попрание» ею смерти. В отличие от Христа, ее «введение во храм» — не только духовное Воскресение: вслед за «успением», разлучением души Марии с телом, следует их чудесное воссоединение и уход воскресшего тела в Небо. Мать занимает центральное место во вновь сотворенном мире — Инонии, земном рае. Но именно в земном.
Поэма строится на разделении двух миров — мужского и женского. Для мужчин — небо, им присущи солярные символы. Даже явление нового пророка изображается как прорыв через земное к небесному. Лирический герой может спускаться на землю, свободно перемещаться вверх и вниз по вертикали, но все же его удел — небо.
Для женщины-матери — земля, чудесная Инония, отразившая небо, что подтверждается и цветовой символикой. Здесь синий цвет и его оттенки преобладают. Для обозначения «земного рая» поэт использует лунные символы, недаром время матери — вечер, ночь, когда зажигаются звезды. Звезда — многозначный символ, это и постоянство и защита, и знак девства Марии, и символ Мессии. Поэтому они и появляются в поэмах о пришествии нового Спаса и «видении» земного рая. Звезды — это зерна и пчелы, чем они также связаны с символикой Девы Марии, и не только плодородие, но и возрождение, реинкарнация, божественный дар жизни, продолжающейся и после видимой смерти, важен в символике зерна и пчелы для поэта. Эти символы вводят в поэмы мотив вечного возрождения и личного бессмертия.
Нисхождение в землю — это только ступень к новым воплощениям, а земля-мать готова к постоянному деторождению. Зарождение новой жизни во тьме материнского чрева приобретает пластические формы, делая человеческое бессмертие реально достижимым, когда земля готовится к новому рождению — «по иному над нашей выгибью Вспух незримый коровий бог». Удел матери — земное плодородие дение сына, которому уготовано небо. Поэтому ее мир — место отдохновения, гармонии и покоя. Тот самый «рукотворный космос» — дом, желанный и недостижимый для лирического героя, по которому можно тосковать, но в который трудно возвратиться
Жилина Марина Юрьевна, кандидат филологических наук (2006)
Образ рая: от мифа к утопии. Серия “Symposium”, выпуск 31.СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. С.212-214