О том, почему исламистские террористические группировки разрушают памятники культуры, как христианская цивилизация может этому противостоять и к чему способен привести конфликт идеологий между Западом и Востоком, в интервью "Росбалту" рассказал историк-востоковед и арабист, исламовед, генеральный директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский.
— Одним из наиболее трагичных итогов 2015 года стало разрушение памятников культуры на территории, занятой "Исламским государством" (террористической организацией, деятельность которой запрещена в России). В чем причина такого варварского и последовательного уничтожения? Оно происходит только потому, что эти памятники находятся вне рамок идеологии ИГ? Или за этим стоит что-то еще?
— Последователи ИГ, ДАИШ, демонстративно уничтожают то, что им представляется основными признаками нашей средиземноморской цивилизации, основанной на античности. Для нас память предков священна, она — часть того, чем мы живем. Поэтому боевики ИГ и разрушают наши памятники, созданные предыдущими поколениями. Одновременно они демонстрируют пренебрежение к человеческой жизни, убивая как других, так и себя. ИГ исходит из идеи, что надо уничтожить все "старое" и строить новое. Эта идеология нам тоже хорошо знакома. На самом деле, в истории подобные трагедии случались уже не раз. Просто ИГ – особенно заметный сейчас нарыв той болезни, которая распространена по всей коже земли. Нам же в этой ситуации необходимо не только возмущаться. Очень важно, чтобы мы сами поняли, что памятники – это не просто места для туристов или политический знак, который можно в случае перемен снести. Без памятников культуры не будет и нас самих. Именно поэтому кровавая секта ИГ уничтожает их столь демонстративно и подчеркнуто. Мы обязаны осознать, что такие действия противостоят нашей идеологии, которая очень важна для нас и которую мы начинаем терять.
— Вы много раз говорили о том, что Пальмиру можно было спасти. Что этому помешало?
— Просто никто не думал о том, что памятники – это крайне важно. Такое понимание, к сожалению, сейчас в мире потеряно. Боевики неделю шли в Пальмиру по пустыне. За это время было множество возможностей разбомбить войска ИГ. Но у сирийской армии для этого не хватало сил, спецоперация российской авиации еще не началась, а американцам это было ни к чему, потому что Пальмира находилась в руках сторонников правительства Асада. И уничтожение боевиков ИГ в этой ситуации означало бы помощь сирийскому президенту.
— То есть разгром Пальмиры можно рассматривать как очередной пример победы политики над культурой?
— Политика всегда превалирует над культурой. У нас же культура как бы вообще не существует. На всех уровнях, от прессы до политики, нет ощущения понимания ее неприкосновенности. Поэтому на фоне этих трагических событий необходимо десятки и сотни раз подчеркивать то, о чем говорили Дмитрий Лихачев и Николай Рерих: у культуры есть свои права. И они могут не совпадать с правами человека. Иногда памятник культуры стоит даже дороже человеческой жизни. Ведь этот вопрос постоянно решался во время войн. Например, стоит колокольня периода раннего Средневековья, на ней — пулемет. Командир, который должен взять эту высоту, решает: снести колокольню артиллерийским залпом или послать туда людей, половина из которых погибнет, но памятник будет сохранен.
— Есть ли правильное решение в такой ситуации?
- Этот вопрос возникал тысячи раз, и военные решения бывали разные — Дрезден разбомбили, Париж сдали, Рим и Флоренцию сохранили по договоренности сторон.
— Во время Второй мировой войны было разрушено очень много объектов культурного наследия. Чем отличается сегодняшнее уничтожение памятников на Ближнем Востоке, например, от разрушения Дрездена авиацией союзников?
— Отличия, без сомнения, есть. Бомбардировки Дрездена были военным решением, хотя это одно из преступлений Второй мировой войны. Союзники в тот момент считали, что главное – остановить СССР и наказать немцев. И Хиросима была военным решением. Разрушение памятников на Ближнем Востоке – это решения идеологические, решения информационной войны. Они действуют сильнее и гораздо более антикультурны. А ведь ничего важнее культуры у нас нет. Мы от животных отличаемся только культурой. Поэтому всякое антикультурное решение античеловечно. Со стороны ИГ запущена система устрашения против всего человечества. Правда, она может сработать рикошетом, потому что люди могут начать восставать против таких действий.
— Получается, что в данном случае более правильной будет параллель с уничтожением церквей в нашей стране в советские годы…
— В данном случае особую значимость имеет демонстративность. Параллелей можно проводить много. Точно так же христиане уничтожали античные храмы, Юлиан Отступник – христианские церкви, протестанты – изображения в католических храмах, а мусульмане христианские церкви превращали в мечети. Такие вещи происходили много раз в истории. И в исламе сект, подобных ИГ, было множество. Нужно ведь понимать, что ИГ хоть и часть ислама, но на самом деле оно относится к нему точно так же, как национал-социализм к социализму. Поэтому необходимо, с одной стороны, воспитывать людей, а с другой – останавливать такие действия силой. В последнее время уничтожение культуры приняло слишком большой размах — оно затрагивает и языческие памятники, и памятники христианского населения, и могилы мусульманских святых. Мы имеем дело с масштабной атакой на наше наследие. Притом не где-нибудь, а на Ближнем Востоке, где находится ДНК нашей культуры, ее исток. Возможно, это звучит дико, но если на Ближнем Востоке не будет христианства, то через некоторое время оно исчезнет вообще.
— Без сомнения, государство обязано защищать культурное наследие. Но, к сожалению, невозможно организовать защиту всех памятников на территории боевых действий. Есть ли какое-то решение в этой ситуации?
— Конечно, абсолютно все памятники защитить невозможно. Поэтому очень важно одновременно заниматься воспитанием людей. Сейчас во всем мире, не только на Ближнем Востоке, у многих нет понимания того, что объекты культуры трогать нельзя, нравятся они тебе или нет. Люди слишком часто не осознают, что нельзя поднимать руку на созданное предками. Убийство памятника культуры – это то же самое, что убийство человека. Необходимо показать, что оно наказывается ничуть не менее сурово. Правда, сейчас, к сожалению, и убийства людей зачастую остаются безнаказанными.
— Но ведь диалог о том, что позволительно делать, а что нет, возможен только с теми, кто в принципе согласен на разговор и готов следовать определенным законам. А как быть с такими структурами, как ИГ, для которых наши законы ничего не значат?
— Во-первых, необходимо воздействовать силой. А во-вторых, даже в такой ситуации присутствует возможность для некого торга, для дипломатии. Одна из главных опасностей здесь заключается в следующем. Преступник обычно знает, что он совершает преступление. Но у многих сегодня такого понимания нет. Даже когда в России рушили церкви, люди понимали, что они совершают преступление. Да, они радовались этому, но осознавали, что преступают какую-то черту. Идея того, что разрушение объектов культуры – не преступление, относится сегодня не только к ИГ. Она распространяется по всему миру. И так, к сожалению, было уже не раз.
— Вы отметили важность воспитания общества для сохранения наследия. Как отразится на отношении к культурным ценностям и на ближневосточном обществе в целом тот факт, что сейчас из горячих точек, в частности, из Сирии, бежит очень большое количество людей с хорошим образованием?
— Как это отразится на Ближнем Востоке, сказать сложно. В этом регионе вообще переизбыток молодых образованных людей. Это причина всех трагедий, которые там происходят. Они получили образование, на что-то рассчитывают — но, как правило, рассчитывать им не на что. И от этого все взрывается. На современную миграцию с Ближнего Востока в Европу можно смотреть по-разному. Если посмотреть с точки зрения истории, то мы имеем дело с обратным крестовым походом. Когда-то на Ближний Восток пришли ободранные европейцы с целью грабежа и задержались там лет на сто. Сейчас же в богатую Европу прибывают ближневосточные мигранты — тоже, по большому счету, с целью наживы. Они постепенно заселяют европейские страны, и теперь их гораздо сложнее выкорчевать, чем когда-то выкорчевали крестоносцев с Ближнего Востока.
— Но ведь, помимо экономической основы, у крестовых походов была и мощная идеологическая установка. У этого "обратного крестового похода" она есть?
— Здесь идеология также присутствует. Есть понятие "джихад", которое означает борьбу, в том числе и военную. Джихад в нынешнем понимании родился как раз под влиянием идеологии крестовых походов. Сначала пришедшие на Ближний Восток европейцы воспринимались просто как бандиты. Затем они стали более организованы, и им объявили общий джихад. И уже только после того, как все увидели, что за крестоносцами стоит некая идеология, Саладин объявил им настоящую священную войну, идеологически аналогичную крестовому походу. Дальше ситуация лишь усугублялась. В европейской культуре понятие "крестовый поход" стало означать борьбу за доброе дело. Тот же джихад, по большому счету. Эта европейская идея влияла и на мусульманских идеологов, которые хотели бороться с Западом. В результате постепенно сложилась та идея джихада, которую мы наблюдаем сегодня. Да, те, кто ее исповедует, не идут в бой с ножами. Но они считают, что имеют право на кусок европейского пирога. Аналогии, конечно, не совсем прямые. Тем не менее, в современной волне миграции в Европу можно видеть некую зеркальную месть за крестовые походы.
— И к чему такая ситуация может привести?
— Все может сложиться по-разному. Есть понимание, что с этим надо делать. Во-первых, не нужно создавать гетто. Необходимо добиться того, чтобы люди ассимилировались. Есть американский рецепт плавильного котла, который оказался достаточно успешным. А во-вторых, Европе нужно сделать свой мир привлекательным.
— А сейчас он непривлекателен?
— С точки зрения ислама, в нем потеряны многие ценности. И весь набор, который предлагает мусульманское учение (запрет на пьянство, на банковские проценты и т. д.), выглядит как противостояние всему плохому, что есть в этом разложившемся и материалистическом мире. Получается противостояние ценностей. Без сомнения, Европе необходимо сворачивать концепцию социального государства. Нужно положить конец ситуации, когда благодаря пособиям и дотациям люди могут жить, не работая. Ведь мигранты воспринимают эти пособия как богатство, которое европейцам не нужно, раз они его могут раздавать. А значит, ради этого богатства не надо работать. Для них это не просто притягательный кусок — это идеологический кусок. Если прекратить раздавать пособия, половина беженцев вернется на родину.
— А Европа готова к таким радикальным переменам? Неужели европейское общество на это пойдет?
— Я думаю, что да. Европа приспособится и переживет все эти потрясения.
— Возвращаясь к началу нашего разговора: на ваш взгляд, необходимость защиты культурных ценностей может стать сегодня неким общим знаменателем?
— Я очень на это надеюсь. Нам должно быть стыдно за то, что происходит. Мы все должны осознать, что если уничтожают Пальмиру, то уничтожают нашу культуру. Это ведь не телевизионная картинка, не компьютерная игра. К тому же нейтралитет памятников культуры не признают ведь не только последователи ИГ. Поэтому мы постоянно должны себя спрашивать: а мы не такие? Нет ли среди нас этой заразы? А ведь она есть, и ее нужно пресекать. Об этом необходимо как можно чаще говорить. Тогда и будут вырабатываться рецепты, как с бороться с такой бедой. А история как-нибудь все перемелет — не без нашей помощи.
Татьяна Хрулева
http://www.rosbalt.ru/piter/2015/12/29/1476084.html