Предлагаем вниманию интервью Михаила Борисовича Пиотровского, директора музея "Эрмитаж", Почетного члена ИППО, которое публикует петербургское издание «Бумага».
О том, зачем нужны музеи Зачем нужны музеи?
Ответ на этот вопрос человечество иногда получает в таких ситуациях, как война. Во время блокады Ленинграда, когда она была противостоянием добра и зла, не без усилий музеев и конкретно директора Эрмитажа Иосифа Абгаровича Орбели стало ясно, что музеи — это место, где концентрируется противостояние злу. Сейчас мы опять живем во время, которое лишний раз доказывает важность музеев и значимость культурного наследия. Бамиан, Афганистан, взорванные скульптуры и сбитый крест в Сирии, тунисский музей, на который напали, — как только силам зла нужно сделать что-то эффектное, они начинают разрушать культурные памятники и музеи.
Музеи теперь находятся на передовой линии борьбы, потому что они и есть признак цивилизации, через музеи уничтожается память о прошлом. Цинично, но мы стараемся этим немножко воспользоваться. Лишний раз объясняем, почему на самом деле разрушают музеи: потому что без прошлого, без памяти будет очень легко манипулировать кем угодно. “Как только силам зла нужно сделать что-то эффектное, они начинают разрушать культурные памятники и музеи.
Вот Пальмира, например, для нас город особо близкий. Когда погибла Пальмира, для всего мира это был более-менее пустой туристический звук. А для нас, выросших в Северной Пальмире, знавших сигареты и экспресс с таким названием, — это уже звучит по-другому. Точно так же для нас иначе сейчас звучит ситуация с христианством, которое уничтожается там, где оно родилось. Мы достаточно образованные и знаем, что, как славно описал Брэдбери, если бабочку убить в прошлом, то в сегодняшнем дне всё перевернется. Так что для нашей страны это целый набор эмоциональных вещей.
О музейных коллекциях и политике
Любимая многими тема: европейцы разграбили несчастные страны Востока и забили свои британские, парижские, берлинские музеи памятниками, вывезенными из Месопотамии, Сирии, Египта. Нынешний вандализм поворачивает этот сюжет по-другому. И люди обожают говорить: отдайте нам всё украденное, всё вывезенное. Впрочем, Эрмитаж ниоткуда ничего не вывозил: к сожалению, нас там не было, так что у нас всё куплено за деньги. Часто вещи, привезенные откуда-то и стоящие в музеях, рассказывают о проблемах доступности. Вот знаменитая Венера Таврическая — эллинистическая, как теперь выясняется, скульптура, а не древнеримская копия, один из шедевров Эрмитажа. Петр I добыл ее разными хитростями и с трудом привез в Россию. Эта скульптура тогда шокировала чувства всякого нормального русского человека. Во-первых, трехмерная скульптура — вспомним русское искусство — это уже необычно. Дальше, голая женщина — полное безобразие. В-третьих, это языческая богиня. Принять такое было невозможно. Но Петр ставил к Венере охрану, заставлял людей идти в Летний сад и смотреть на нее, прививал понимание и принятие искусства; его необязательно любить, но важно принимать, что такое может быть. Поэтому я всегда говорю, что это бо́льшая революция Петра, чем срезание бород: от стрижки бороды ведь можно было откупиться. “Эрмитаж ниоткуда ничего не вывозил: к сожалению, нас там не было, так что у нас всё куплено за деньги
Еще один пример: наша секретная музейная операция по доставке скульптуры с фасада Парфенона. Эта скульптура речного бога Илиссоса хранится в Британском музее и никогда его не покидала, а в Греции требуют ее вернуть. Когда готовилось 250-летие Эрмитажа, попечители Британского музея спросили: может, мы что-нибудь пришлем на время празднования? Мы сказали: «Как насчет Парфенона?». И тут — самый разгар политических сложностей. Попечители же дают скульптуру в Эрмитаж, понимая, какой разразится скандал. Они просят нас держать всё в секрете, свое правительство не информируют, решают, как везти. А везти трудно. Я говорю: почему бы, как обычно, не из Великобритании — паромы, паромы — и через Финляндию к нам. Но через европейские страны добираться было невозможно: где-нибудь объявится Греция. В итоге мы решили везти ее в Дубай: в их аэропорту можно быстро перегрузить скульптуру, не опасаясь действий греческого правительства. У меня был потом посол Греции. Она сказала, что греческое общественное мнение было оскорблено. Но мы лишний раз показали то, что всё время стараемся демонстрировать: культура выше политики. На открытие приехал директор Британского музея — на первой странице «Таймс», на обложке: скульптура и мы стоим с дурацкими улыбками очень довольные. Вот один из примеров того, для чего на самом деле нужны музеи.
Парфенон — одна из музейных проблем, это то, что называется трофей. Трофеев в Эрмитаже много. Это и знаменитая Камея Гонзаго, которая очень много путешествовала. Наполеон взял ее как трофей в Италии, подарил своей супруге Жозефине, она — Александру I. Теперь камея в нашем музее, теоретически есть кому ее потребовать. Трофей же и знаменитый Дега — «Пляс де ля Конкорд» — один из шедевров, может быть, лучшая картина Дега из того, что было взято советской армией в Германии после войны в качестве компенсаторной реституции. Напомню, что практически всё, что было в свое время взято, передано в Германию. В Берлине только что открылась выставка, которая рассказывает об истории передач: только из Эрмитажа было передано около миллиона экспонатов.
Еще один исторический момент: президент Буш и президент Путин пришли в Эрмитаж, а у нас в это время шла выставка, посвященная Николаю I, и висела знаменитая картина Тициана «Венера с зеркалом». В свое время это полотно советское правительство передало Соединенным Штатам, сейчас картина находится в Национальной галерее в Вашингтоне. Я тогда позволил себе сказать: знаете, ваше доверие, тот факт, что картина висит в Эрмитаже, всё это куда важнее ваших переговоров о ракетах. Правда, сейчас того доверия уже нет: несколько лет никакого обмена выставками с США не производится. Дело в том, что нам не дают полную гарантию правительства в защиту от судебных исков.
О размерах Эрмитажа
Эрмитаж — музей, принадлежащий всему миру. Он один из типичных мировых музеев, такие есть повсюду. Но мы уверены, что наш — лучший в мире. И про это говорят не только петербуржцы: однажды у нас был замечательный посол Франции, он дважды, открывая выставки в Эрмитаже, говорил: «Я рад стоять здесь, в лучшем музее мира». Я ему говорю: «Господин посол, вас уволят. Француз не имеет права такое говорить. Как же Лувр». Зимний дворец и Эрмитаж занимают примерно 110 тысяч квадратных метров, из них 40 тысяч — это выставочные площади. Еще 30 тысяч у нас появилось благодаря Главному штабу. Итого — 70 тысяч квадратных метров. А еще Старая Деревня — 53 тысячи, Биржа — 12 тысяч, Эрмитажные центры за пределами Петербурга — 7 тысяч. “Я ему говорю: «Господин посол, вас уволят. Француз не имеет права такое говорить. Как же Лувр» Экскурсоводы, они у нас мастера пиара, рассказывают, что по Эрмитажу нужно пройти 25 километров. А если смотреть на каждый экспонат, то уйдет пять лет.
У нас действительно 3 миллиона экспонатов, только из них 1 миллион — это монеты, медали, еще 1 миллион — археология и гравюры. На живопись остается всего ничего — 18 тысяч. Вот так можно кидаться цифрами. Причем они не очень нужные: вот в историческом музее в Москве, вообще-то, 8 миллионов экспонатов, но он не является крупнейшим музеем мира. По моему собственному опыту: я каждый год, 31 декабря, обхожу все работающие залы главного комплекса, чтобы поздравить смотрителей с Новым годом. Я это делаю, не останавливаясь, за два с половиной часа. Так что за это время можно всё обойти.
Однажды я показал почти весь Эрмитаж английской королеве за сорок минут — высший пилотаж. Был еще один случай: помню, показал музей начальнику Управления безопасности Ирака за двадцать минут. Его, правда, казнили где-то через четыре дня после возвращения из Советского Союза. Об очередях, рекламе и бесплатном посещении музея Эрмитаж — платный музей. Но из 3 миллионов посетителей мы можем себе позволить принять 1 миллион бесплатно, за наш собственный счет. Мы принимаем бесплатно детей, студентов любого гражданства, отечественных пенсионеров, граждане России могут платить за вход меньше. Всё это — из средств музея. Так вот, если музей может позволить себе такую благотворительность, значит, этот музей успешный. Проблема рекламы выставок и самого музея в городе, конечно, есть, и она частично заключается в эрмитажном снобизме: дескать, и так придут, чего объявлять, звать людей стоять в очереди. Кстати, иногда обыватели пишут жалобы: вы вот тут наговорили, наприглашали, мы приходим — а тут очередь, так что больше не зовите.
“Проблема рекламы выставок и самого музея в городе, конечно, есть, и она частично заключается в эрмитажном снобизме: дескать, и так придут, чего объявлять Люди действительно и так придут. Правда, наши социологические опросы показывают, что примерно 60 % людей приходят на выставки, потому что им кто-то про них рассказал: они не читали в газетах, не видели по телевидению — нигде. Мы вроде стараемся информировать: есть еженедельная программа на канале «Санкт-Петербург», посвященная нашим выставкам. Во время «Манифесты» мы поняли, что нам нужно больше работать с местными изданиями, с газетами, которые распространяют новости среди широких кругов людей. Мы сделали один продленный день в среду, но статистика показывает, что ходят мало и ходят как раз те, кому этот продленный день не нужен: пенсионеры, школьники, студенты, которые могут прийти в любой другой день и днем. Сейчас мы сделали второй продленный день — пятницу, народу тоже пока немного. По средам мы заводим часы «Павлин», и даже обидно: первые месяца четыре никто особо не приходил смотре
Очереди — наша любимая тема. Надо сказать, что, вообще-то, люди нормально стоят в очередях в музеи во всем мире. Но у нас иногда бывают скандалы. Хотя есть решение: не хочешь стоять в очереди — купи полный билет. Летом очереди стали громадными, а ведь рядом у нас Главный штаб, куда переехали все импрессионисты и постимпрессионисты, где выставлены совершенно замечательные картины. Зачем стоять три-четыре часа — идите в Главный штаб и посмотрите Пикассо, Матисса. Билет тот же — купите и пойдете смотреть потом еще куда-то. Но посетители боятся, что так не попадут во дворец. Постепенно мы приучим людей, что в Восточное крыло тоже надо ходить: тогда очередь рассосется. О современном искусстве в Эрмитаже Все, кто создает музеи современного искусства, считают, что оно особенное: у него свой язык, свои специалисты, свои технологии — поэтому им нужны отдельные музеи. Значительная часть эрмитажников и я считаем, что современное искусство ничем не отличается от классического: это всё те же художественные языки, но народу нужно всё время показывать, что принципиального различия между старым и новым искусством нет. Если ты всё освоишь, то поймешь, что между «собакой» Поттера и «кошкой» Пикассо нет большой разницы. О руферах Руферы постоянно залезают на наши эрмитажные крыши — мы их снимаем и сдаем в полицию. А полиция берет с них как с тех, что напали на Манеж: 200–500 рублей или 1000 и отпускают, потому что это хулиганство. Мы пытаемся объяснить, что это попытка проникновения на охраняемый объект, что это совсем другой разговор. Постепенно получается донести до полиции эту мысль. Но мне это дается немного тяжело: я сам всю молодость провел на крышах. Но мы не водили людей за деньги — эти же за деньги водят. Мы просто лазили по Петропавловской крепости: нас снимали и всё. Но это было раньше, сейчас — не надо. О том, какая часть коллекции выставлена Больной вопрос, который всегда задают директору музея: «Какой процент ваших коллекций выставлен?». И всегда с упреком, дескать, не показываете народу, коллекции недоступны. Обычно мы объясняем это так: музей — это не выставочный зал, он должен собирать, хранить, реставрировать, изучать и показывать то, что нужно показывать. Действительно, не всё из того, что есть в музее, нужно показывать сегодня. Кроме того, мы нашли другое решение: стали принципиально строить свои хранилища открытыми. У нас уже стоит два шестиэтажных хранилища, будет еще третье — их все можно посещать. Вопрос снят. Мы в этом — пионеры.
О финансировании музеев
Мы всем всегда объясняем, что культуру должно содержать общество в лице государственного аппарата, в лице меценатов и в лице людей, которые платят за билеты, — должны быть все вместе. Одно время музеи приспособились получать приличные деньги от меценатов и разных организаций на выставки и на развитие. Но теперь все крупные корпорации выбрасывают из своих бюджетов на благотворительность такой раздел, как музеи. В финансировании музеи уже не могут стоять рядом с библиотеками, школами и госпиталями. Музей — это роскошь. Мы это всё, конечно, уже перебороли, потому что музеи и вообще все учреждения культуры умеют объяснять, как они нужны человечеству и что они привлекательны для финансирования, но работать в этом направлении еще придется.
Автор Татьяна Иванова