Замечательный русский художник Михаил Нестеров рассказывал в письме из Москвы своему другу в Уфу в 1914 году:
Старец («Раб Божий Авраамий»)
«Пишу небольшого роста картинку „Раб Божий Авраамий“. Изображен еловый молодняк, опушка, а среди него стоит старый-старый, согбенный раб Божий. Стоит он и взирает на мир Божий, на землю, на небо, на весеннюю, в цветах, лужайку и радуется — сколь все прекрасно создано Царем Небесным… Вот и вся тема… небольшая тема, небольшая картина».
Старец («Раб Божий Авраамий»).
Худ. М. В. Нестеров
В композиции «Раба Божьего Авраамия» есть несомненный диалог с «Пустынником» — картиной, ознаменовавшей духовную зрелость Нестерова, когда «сердечными очами» увидел он Русь просветленную, Русь молящуюся, ту Русь, которую передал он нам через годы отпадения, через ров погибели и отчаяния. Эту Святую Русь с благодарностью приняли мы от него и держим у сердца, как свечу, затепленную художником перед Богом, свечу негасимую. Если в «Пустыннике» фигура старца четко очерчена и лик, светящийся бесконечной добротой, обращен к зрителю, то в «Авраамии» старец представлен в картине иначе: убеленный сединами, в белых одеждах. Случаен ли выбор имени? Праведный Авраам лицезрел Святую Троицу. Что открылось умному взору нестеровского Авраамия?
«Душа необходима картине не менее формы и цвета, — писал М. Нестеров в одном из своих писем. — Она и есть тот “максимум” достижения в творчестве, который отличает присутствие Бога — Творца всего живущего». Душа картины «Раб Божий Авраамий», — как и большинства картин М. В. Нестерова, — в радовании о Божьем творении. В радовании о старости праведной, согретой весенним солнышком, старости доброй, всякую былинку, на свет прозябшую, благословляющей, старости благодарной. В нестеровском старце, «пришедшем на запад солнца», светит тот тихий невечерний свет славы Отца Небесного, которым озарено и одухотворено всякое дыхание, славящее Господа.
Благодаря почти невидимому небу, отразившемуся в чистом озерце, Нестеров создает впечатление просветленной сосредоточенности. То ли в озерцо глядит старец, то ли в прошлую жизнь. Соединение действительного с условным, характерное для Нестерова, в «Авраамии» смещено в сторону условного до потери ощущения реальности: уединенный ландшафт, пейзаж, типичный для Русского Севера, совершенно лишенный каких бы то ни было признаков быта, старец, отрешенный от суеты мира дольнего. Крайне скупа компоновка деталей в пейзаже: ельник, крестообразно пересеченный гладью озерка, светлый старец на светлой цветущей поляне. Радостная, райская легкость, достигаемая светом, идущим как бы от земли и воды к небу. Сказочность в деталях пейзажа, в праздничной стилизации одежды старца — дань декоративности. Картина былa бы статичной и похожей на лубок, если бы не пограничность состояний природы и человека, создающая внутреннее напряжение: старец меж небом и водой, отразившей небо, как бы между тем и этим светом, на краешке земли в молодом троицынском убранстве, на краешке дней своих.
Когда художник писал картину «Раб Божий Авраамий», многие страны, и в том числе Россия, были втянуты в битвы первой мировой войны, и это волновало мастера.
Нестеров писал в письме другу в Уфу: «Теперь москвичи-художники устраивают ряд выставок в пользу наших воинов и их семейств. Принимаю на всех этих выставках и я участие. Даю вещей (картин. — А. Б.) тысячи на полторы. Причем уже продал рублей на 450 у себя дома, до открытия выставки (ведь мои работы на “рынке” редкость, а потому берут их охотно), таким образом… все же хоть как-нибудь да несешь свои “гражданские обязанности”. Солдаты наши подлечились и ушли на позиции (в октябре 1914 года Нестеровы взяли к себе домой несколько раненых солдат. — А. Б.), хотим взять еще».
Прошло два года, и Нестеров в письме Турыгину, с которым он постоянно вел споры о смысле жизни, сообщает: «Самарский купец-мукомол (Павел Иванович Шихобалов. — А. Б.) купил пейзаж, купил еще много разных картин в Питере, а приехал в Москву — забрался на Донскую, и здесь был снова искушаем, и купил у Нестерова „Раба Божьего“ (Авраамия. — А. Б.) за три тысячи рублей и увез его в Самару.
Вот оно что, все это на твоем “философическом языке” называется суетой сует, а по-нашему — все это есть “жизнь” и в ней все на потребу, на потребу мукомол самарский. Приедет он на Волгу да музей выстроит, да подарит его народу, и скажут мукомолу люди добрые спасибо …».
Михаилу Нестерову особенно близка и понятна была деятельность самарского коллекционера и мецената П. И. Шихобалова, который в эти годы собирал произведения известных русских мастеров И. Репина, В. Сурикова, В. Поленова, В. Маковского и многих других для будущего музея. Эти полотна украшали залы знаменитого особняка с атлантами на бывшей Заводской улице (ныне ул. Венцека). А художник к этому времени подарил своему родному городу Уфе большое и ценное собрание живописи.
Еще в 1898 году он прислал в дар Самарскому городскому музею свой прекрасный этюд к картине «Отрочество Сергия» 1891 года и написал в письме городскому голове В. А. Арапову: «Вполне сочувствуя мысли самарских художников и любителей искусства собрать отдел живописи при местном городском музее, с удовольствием готов присоединить и свой труд к благому делу!».
Коллекция Шихобаловых вместе с картиной «Раб Божий Авраамий» была передана музею в апреле 1918 года.
И сейчас эти два дара людей большой души и щедрости оказались рядом в зале русского искусства конца XIX — начала XX века Самарского художественного музея.
А. Басс, директор Самарского художественного музея
М. Чекина, «Духовный Собеседник»