Августейший воспитанник и его педагоги

Арсеньев окончил курс в Морском корпусе, много лет провел в заграничных плаваниях; в 1861 году был назначен воспитателем Сергея (а потом и Павла) Александровича, каковую миссию выполнял до совершеннолетия своего подопечного, после чего стал директором Морского корпуса; умер членом Государственного Совета.

Краеугольный принцип своего педагогического подхода Арсеньев излагал следующим образом: "Я был убежден, что надо прежде всего вкоренить сознание бессмертия своей души, веру в Бога и твердые христианские правила; что необходима привычка испытать все свои поступки, усердная и внимательная молитва, жизнь в присутствии Божием и постепенно укоренение убеждения, что жизнь земная есть великая и серьезная обязанность, ведущая нас к вечности и за которую мы подлежим серьезной ответственности...

Я был убежден, что прежде всего надо ребенка, а потом и юношу, заставить полюбить добро и добродетель и еще до наступления возраста страстей зажечь в душе живое чувство веры и любви к Богу и ближнему, создать сознательное и твердое внутреннее, сердечное предпочтение добра злу, внушить любовь к добру, и что если это сделать не удастся, то воспитание должно считаться неудавшимся.

Я полагал, что утопия воображать, что царственные дети могли бы быть воспитаны в незнании прерогатив и особенностей своего положения; но необходимо, чтобы в маленьком князе утвердилось еще большее уважение к человеческому достоинству, чем к великокняжескому, чтобы он считал свое звание высшим обязательством, положенным на него Господом для службы Отечеству и ближним, чтобы отсюда истекали и милосердие, и забота о бедных, и вежливость, и внимательность, и простота в обращении с людьми, и чтобы занятия учебные он считал бы приготовлением к усвоению привычки работать на пользу Отечеству и приобретению полезных сведений для службы ему"².

Арсеньев своему подопечному отнюдь не мирволил, но, при всей его строгости, старался подарить мальчику любовь и заботу, чего были лишены многие родные и двоюродные братья последнего по причине принятых в высочайших кругах принципов воспитания (см., например, мемуары Великого князя Александра Михайловича³).

Вот как характеризует Арсеньев Сергея в различные периоды его жизни. Детство: "Я убедился, что Сергий Александрович был доброе, чрезвычайно сердечное и симпатичное дитя, нежно привязанное к родителям и особенно к матери, которую он всегда обожал, к своей сестре и младшему брату; он очень много и интересно играл, и благодаря своему живому воображению игры его были умные, и мне легко и даже приятно было принимать в них живое участие. Он тоже был приучен слушать чтение вслух, любил, когда ему читают. Понятно, что все это мне очень облегчало мой труд и делало его приятным"⁴. Еще раньше Арсеньев отмечает усердие и внимательность Сергея к молитве.

Юношество: "Сергий Александрович, рожденный с добрым и горячим сердцем, стал уже теперь прекрасным, чистым, добрым, благонамеренным юношею, и научное образование его было исполнено хорошо и законченно, но я не умел сделать для него то, что сделал Фенелон для своего воспитанника, т. е. внушить ему горячее христианское стремление всю жизнь свою посвятить службе Богу в служении своему ближнему и своему Отечеству, неуклонно и неусыпно борясь со своими недостатками; одним словом, он был хотя очень религиозен, чист и благонамерен, но к себе снисходителен, и что называется, ветхий человек в нем хотя был хорошо направлен, но не уничтожен. Кто понимает жизнь в ее истинном, святом и высоком значении, поймет, что я хочу этим сказать, хотя, по обыкновенному мирскому суждению, можно было назвать воспитание Сергея Александровича вполне удавшимся. Надо при этом сказать, что при дворе (...) трудно вообще молодому человеку (...) которому столько дано всяких благ и преимуществ, не быть расположенным, хотя и исполняя свой долг, искать наслаждения в раскрывающейся пред ним жизни. Таков Сергий Александрович и был теперь. Родители его были им довольны, и он был жизнерадостный и действительно прекрасный молодой человек"⁵.

+ + +

Много информации содержит машинописная рукопись под названием "Жизнеописание Великого князя Сергея Александровича Романова" (Книга третья. I866-I867 гг. "Начало среднего курса образования". ГАРФ, фонд 648 (Сергей Александрович Романов), оп. 1, д. 18)⁶. Текст "Жизнеописания...", по-видимому, просматривался самим Великим князем (на полях есть карандашные ремарки характерным для него почерком). Автор использует дневники и письма из архива Сергея Александровича, а также записки Д. С. Арсеньева, воспоминания И. И. Венедиктова, письма А. Ф. Аксаковой. По многим признакам автором можно считать все того же Д. С. Арсеньева, так как при создании "Жизнеописания..." большей частью использованы источники информации, доступные только адмиралу.

"Наибольшее влияние из всех учителей имел на Великого князя его законоучитель (протоиерей Иоанн Рождественский. - М. Б.), - и не только по важности того предмета, который он преподавал, и по обязанности своей духовника Сергея Александровича, но и по своим личным высоким душевным качествам. Иван Васильевич Рождественский был человек глубоко, горячо и искренно верующий и благочестивый, в высшей степени благородный и обладавший прекрасным и ровным характером"⁷. "Так как Иван Васильевич был человек одинокий, то он часто приглашался к завтраку или к обеду Великого князя, заходил нередко и просто посидеть в свободные от уроков (...) часы и в это время иногда читал ему или играл с ним в шашки и шахматы, и таким образом сделался обычным участником жизни Великого князя"⁸. "Он сам составил для своих Августейших учеников книгу для преподавания, которую Великий князь до конца жизни бережно хранил вместе с катехизисом митрополита Филарета, с собственноручными разметками своего законоучителя"⁹.

В результате "Великий князь был навсегда вооружен против всех нападок на нашу веру, с которыми он мог встретиться в жизни. И действительно, уже в последние годы своей жизни, когда так усилилось рационалистическое отношение к вопросам религии и морали в деле воспитания, он оставался убежденным сторонником строгого и точного знания учения православной церкви и потом уже - доступного разуму понимания его. По поводу современного религиозного воспитания детей Великий князь высказывался незадолго до своей кончины, что это понимание учения Православной Церкви, добываемое путем логических, психологических и исторических разъяснений и сближений, должно сознательно убедить человека в сродности души человеческой в ее лучших стремлениях с учением Православной Церкви и заставить полюбить ее; но для этого необходимо точно знать наперед это учение именно в его церковно-богослужебном, обрядово-культовом представлении. При этом Великий князь находил, что дети должны быть приучаемы к этому представлению с раннего возраста, что они должны переживать его, как переживают свой быт, и считал существенно важным, чтобы законоучитель был и духовным отцом своих учеников. "Это вынес я, - говорил Великий князь, - из своего детства; так именно вел нас покойный наш законоучитель"¹⁰.

Точные науки августейшему ученику давались трудно.

"Курс арифметики пройден был с Эвальдом вполне благополучно и удовлетворительно, но когда В. Ф. Эвальд начал с Великим князем алгебру и геометpию, дело пошло хуже и постепенно все ухудшалось и ухудшалось. Особенно это касается алгебры. Вина тут, конечно, была не на одном учителе, потому что математики Сергей Александрович не любил и впоследствии, когда уже стал подрастать, смотрел на нее только как на средство, необходимое для уразумения других математических наук, как - физики и артиллерии. Но главная вина, как почти всегда в таких случаях, падала на учителя, который, объяснив урок, не давал себе никогда труда помочь своему ученику и учил Сергея Александровича, можно сказать, как "неимеющий упования"¹¹ (заместителем Эвальда по преподаванию математики и физики был приглашен К. Д. Краевич).

"Великий князь постепенно все более и более пристращался к занятиям историей, к которой у него был прирожденный интерес, начавший развиваться, как мы видели, еще в пору первого его учения благодаря умению О. И. Митрополовой возбудить этот интерес и постоянно поддерживавшийся благодаря тому влиянию, которое на него оказывали в этом отношении сначала А. Ф. Тютчева, а затем - Д. С. Арсеньев, и благодаря тем серьезным разговорам, касавшимся исторических вопросов, которые он часто слышал у родителей"¹². Впоследствии историю Великому князю преподавал И. Т. Осинин, сын русского священника в Копенгагене, затем профессор К. Н. Бестужев-Рюмин, а после него - профессор С. М. Соловьев¹³.

Зато "уроки музыки успеха не имели, так что после длинного ряда лет напрасных стараний сам Кюндингер, не видя никаких осязательных результатов от своих уроков, посоветовал их прекратить, чтобы не тратить даром драгоценного в учебные годы времени"¹⁴. Составитель жизнеописания, однако, все же не мог примириться с полным отсутствием у Сергея Александровича музыкальных способностей: "Но, не достигнув никаких почти результатов в игре на рояли, Великий князь и в детстве, и особенно в зрелом возpacте отличался большою музыкальностью, и не только любил музыку, преимущественно серьезную, но и глубоко ее понимал и - как истый музыкант в душе - способен был ею без утомления наслаждаться, что между прочим сказалось, когда в опере он слушал цикл Вагнеровских опер. Обладая тонким музыкальным слухом, прекрасною музыкальною памятью и хорошо развитым чувством музыкального такта, [он] мог напевать целые арии из прослушанной оперы, точно соблюдая ритм¹⁵, хорошо чувствуя прелесть музыки, но не будучи в состоянии передать эту прелесть другим, потому что его голос не подчинялся ему. Особенно большим знатоком и ценителем музыки был Великий князь в наших церковных песнопениях¹⁶, с детства приученный к образцовому исполнению придворной певческой капеллы и славившегося в 1870-х гг. в Петербурге Шереметьевского хора, который раза два пел и в Зимнем дворце у императрицы Марии Александровны"¹⁷. Великий князь подчеркивал и опровергал в тексте те места, где автор преступал границу между похвалой и лестью.

"К рисованию у Великого князя было несомненное природное расположение. Он учился рисовать не только карандашом, но и акварелью, и достиг настолько удовлетворительных успехов в живописи, что к праздникам часто дарил императрице свои акварельные рисунки, что всегда сердечно радовало Государыню, с большим и горячим участием следившую за его успехами в рисовании и за развитием его вкуса к живописи"¹⁸. В 15 лет Сергей Александрович со своим наставником Неффом по указанию императрицы начал изучать сокровища Эрмитажа и потратил на это ежедневное изучение два года (в день по 2-3 картины).

"Любя живопись, Великий князь любил и знакомиться с художниками и беседовать с ними, поражая их своими сведениями в живописи и тонким пониманием искусства и очаровывая их ласковым обращением и добротою, с которой он приходил им на помощь своими заказами. В отношении к живописцам поистине можно сказать, что Великий князь олицетворял собою Мецената"¹⁹.

"Истинным счастьем для Великого князя было то, что по бракосочетании с Великой княгиней Елизаветой Федоровной он нашел в дарованной ему Богом подруге жизни ту же любовь к изящным искусствам... Благодаря этому (...) живопись и искусство вообще, являясь общим любимым занятием для Их Высочеств, было и источником общих высоких наслаждений и общего развлечения и отдохновения"²⁰.

"Сергей Александрович любил танцевать и умел танцевать, танцуя с тем изяществом и тою грацией, которыми отличались все его движения, и притом с тою скромностью и тем достоинством, которые были ему свойственны как прирожденные его качества"²¹.

Императрица особенно следила за духовной жизнью своих детей. "Она много беседовала... с детьми о значении таинства Св. Причащения, о благоговейном к нему приготовлении, читала с ними книги духовного содержания и всегда перед исповедью говорила отдельно с каждым... напоминая им, и старшим, и младшим, их проступки и недостатки, горячо убеждая их внимательно следить за собою, дабы не впадать в прежние прегрешения и ошибки. Благодаря этому говение в царской семье было временем действительно духовного очищения, духовного сосредоточения и нравственного обновления"²².

+ + +

"Зима 1876/77 года для великих князей и особенно для Сергия Александровича была очень веселая: мы часто ездили в театр, но всегда выбирая только те представления, в которых не было ничего безнравственного, и в то время это еще было возможно. (...) Учебные занятия великих князей тоже шли успешно. Я уже сказал, что высший курс Сергия Александровича был ему интересен, а Павел Александрович всегда учился прилежно"²³. Последняя фраза - деликатный намек на то, что учеба труднее давалась Сергею Александровичу. О том же свидетельствуют и воспоминания Н. С. Таганцева, читавшего ему лекции по уголовному праву в августе 1877 - июле 1878 года.

Н. С. Таганцев первоначально написал воспоминания о своих занятиях с Сергеем Александровичем по просьбе Арсеньева, затем расширил их для публикации, во многих местах вступая с последним в косвенную полемику. Так, он критикует постановку преподавания Великому князю высшего курса за отсутствие единого плана, за несогласованность курсов друг с другом. Он ни разу не виделся с преподавателями параллельных курсов - К. П. Победоносцевым и другими - и остался недоволен результатами своей деятельности, так как "отсутствие заранее выработанного и сколько-нибудь последовательно проведенного плана... лишало в значительной степени всякой разумности наше преподавание: каждый шел своею дорогой. При близком соотношении отдельных частей нашего государственного и уголовного права или международного и уголовного, по одному и тому же предмету получалось совершенно различное освещение, а некоторые даже весьма существенные вопросы оставались вовсе без рассмотрения в надежде, что это будет сделано другим преподавателем.

Одним словом, это отсутствие плана и системы преподавания специально юридических наук делало крайне трудным общее усвоение их не только такому не особенно способному юноше, каким был Сергей Александрович, но даже и очень талантливому.

Могу сказать про мою кратковременную деятельность при дворе, что уже почти в конце моих занятий с Великим князем я пришел к твердому выводу, что если бы я знал задачу нашего преподавания и условия, в которых находился тот, кого мы обучали, то по крайней мере на 3/4 я читал бы не то и не так, как я читал, потому что совсем не то требовалось для Великого князя ввиду его индивидуальных особенностей и условий преподавания; и той цели, к которой должно было стремиться преподавание, т. е. к подготовке его для будущей административной деятельности"²⁴. Такого же мнения, по свидетельству Таганцева, придерживался К. Д. Краевич, утверждавший: "Воспитательное дело молодых князей было поставлено необыкновенно сумбурно, но чья это вина (...) он сказать не мог и прибавлял, что у него иногда являлось желание совсем отказаться от преподавания, а между тем я хорошо знаю, что князья очень ценили и уважали его и о его преподавании говорили мне не раз почти с восторгом"²⁵. Самого Арсеньева Таганцев считал человеком порядочным, хотя "никаких талантов или выдающихся способностей он не проявлял; воспитанников своих, особенно Сергея, несомненно любил... Он требовал от них не только соблюдения внешней дисциплины, которую, по моим воспоминаниям, всего более нарушал младший - Павел; требовал от них не только корректного, но даже предупредительного отношения к преподавателям и к низшим дворцовым служителям, с которыми они соприкасались, не говоря уже об их дядьках, и в этом отношении, как мне казалось, он достиг хороших результатов, в особенности по отношению к Сергею, который по природе, кажется, был мягче и податливее"²⁶.

У Таганцева вызвали недоумение приводившиеся выше рассуждения Арсеньева о духовном развитии Сергея Александровича. Он специально процитировал и пометил знаком вопроса высказывание адмирала о не уничтоженном в его воспитаннике ветхом человеке. Между тем речь здесь шла всего-навсего о том, что юному Великому князю было еще далеко до христианского совершенства его матери. Позже Арсеньев писал: "Не в оправдание себе, а для вящего разъяснения (...)надо сказать, что руководившая воспитанием императрица, хотя относительно самой себя жила только для исполнения своей высокой обязанности (императрицы, супруги и матери), чуждая всякой суетности и мелкой жизни, была к самой себе очень строга, но в отношении к своему супругу и к своим детям и отчасти к обществу думала, что нельзя требовать от других такого возвышенного и такого строгого взгляда на жизнь и такой, так сказать, строгой и суровой жизни. Она боялась, чтобы такая жизнь не показалась Государю и детям ее (да и обществу) скучною, уездною и противною, и в этом она была права. И поэтому она всегда старалась, чтобы дети ее, будучи воспитаны в истинно христианском направлении, в то же время не чуждались удовольствий и развлечений"²⁷.

Говоря собственно о процессе преподавания, Таганцев отмечает превращение (по инициативе Арсеньева) лекционной системы в урочную, оценочную. Великий князь с интересом слушал, но формально-отвлеченный материал воспринимал с трудом. Сначала он добросовестно учил уроки наизусть, потом стал менее прилежен. Здесь Арсеньев советовал Таганцеву применить угрозу пожаловаться отцу-императору, чего последний, конечно, не сделал. Таганцев, осознавал непродуктивность избранного метода изложения ("очевидно, надо было начать с того, чтобы написать кратенький абрис общих начал и системы уголовного законодательства, какие встречались в популярной французской литературе уголовного права, а не давать Сергею систематический и краткий учебник уголовного права, какие в значительном числе были в Германии"), но изменить программу у него "не хватило храбрости", поэтому в итоге принес пользу Великому князю "разве только тем, что тот извлек из личного обхождения со мною, так как я ни в чем не изменял моему образу мыслей и никогда не стеснялся говорить и указывать на то, что я думал о текущих событиях"²⁸. Более значительный результат, по мнению Таганцева, дало ознакомление Великого князя с судебными заседаниями и местами заключения. Последнее было поручено, в частности, А. Ф. Кони. Но и сам Таганцев провел два осмотра. В подследственной тюрьме на Шпалерной с Сергеем Александровичем "случился такой казус, свидетельствующий, как много еще в нем было детского. Когда мы проходили мимо темных коридоров, я посоветовал ему войти в карцер, чтобы испытать, какое он производит впечатление на заключенного в него. Когда он вошел туда, я захлопнул дверь, и он остался в темноте. Вдруг мы слышим странный, жалобный его крик. Поспешили отворить, и он оказался совершенно испуганный, взволнованный. Не могу сказать, чего он испугался. Боялся ли он, что мы, воспользовавшись удобным случаем, оставим его там сидеть, или же он просто боялся темноты; но он долго не мог успокоиться"²⁹.

Ознакомить восемнадцатилетнего Сергея Александровича с "устройством и настоящим состоянием тюремных помещений столицы" Анатолию Федоровичу Кони поручил министр юстиции граф Пален согласно воле Государя. Благодаря частым визитам знаменитого юриста в петербургские тюрьмы никто не интересовался его спутником. "Оставив экипаж где-нибудь за ближайшим углом, мы шли пешком, и Великий князь являлся в эти помещения как частный человек"³⁰. Осмотры были чрезвычайно подробными, причем провожатый не скрывал от Сергея Александровича даже самых небольших проблем.

Впоследствии министр юстиции даже упрекал Кони: тот, дескать, недостаточно щадил нервы Великого князя. В 1898 году они встретились в Москве. "Великий князь, которого я просил как московского генерал-губернатора содействовать осуществлению мысли о постановке памятника великому тюремному человеколюбцу, "святому доктору" Федору Петровичу Гаазу, вспомнил наш объезд петербургских мест заключения и сказал мне: "Я много видел тяжелых картин на своем веку, но ничто не производило на меня такого подавляющего действия, как то, что вы мне показали тогда, - этого нельзя забыть". - "Я рад это слышать - значит, моя цель представить действительность, а не официальную декорацию, была достигнута". - "О да! И еще как!"³¹.

Кроме юридических наук в курсе специального преподавания Великому князю читались и военные (профессор Академии Генерального Штаба Леер, генерал Н. А. Демьяненков)³². Продолжался литературный курс. Далее Таганцев отмечает: "Был еще разряд занятий, так сказать, практических; они заключались в приемах разного рода депутаций и лиц. Таковые приемы происходили почти ежедневно и брали не только много времени сами по себе, но и требовали особой для того подготовки. Великому князю делалась специальная репетиция предстоящего приема. Ему объяснялась не только серьезность того, о чем будут просить или что будут говорить представляющиеся, но давались особые объяснения о том: каково социальное положение представляющихся, о чем следует примерно спросить их или говорить с ними, - оттого представляющиеся уходили под впечатлением не только доступности и любезности князя, но и обширности его ознакомленности со всеми сторонами русской жизни. Отсюда же вытекало известное правило общедворцового этикета, что представляющийся должен отвечать только на то, о чем его спросят, но не быть совопросником. Оттого при дворе считалось, что только люди, не имеющие понятия об этикете или буйно неудержимые, могут брать на себя активную роль при подобных представлениях; активное участие посетителя в беседе несомненно, могло бы поставить принимающего в весьма затруднительное положение и во всяком случае лишало бы прием надлежащего блеска. Вот преподавание этой житейской дипломатии и было специальностью Арсеньева, и составляло главный козырь его педагогической приспособленности"³³.

+ + +

Дальнейшее становление личности Сергея Александровича также проходило под наблюдением Д. С. Арсеньева:

"По наступлении совершеннолетия Великого князя (...) предполагалось ему совершить целый ряд путешествий по России с целью ознакомиться с бытом народа (...) экономическим состоянием страны, ее географией и историческими древностями (...), но война, объявленная Россией Турции весною 1877 года, помешала на этот год исполнению этого предположения, и в мае 1877 года (...) Сергий Александрович отправился в действующую армию, в которой и пробыл восемь месяцев, состоя большую часть этого времени в отряде Наследника Цесаревича. Он участвовал в сражении при Мечке (12 октября 1877 года), за которое получил Георгиевский крест, а засим находился при Государе императоре под Плевною, был свидетелем ее взятия нашими войсками и в конце декабря вместе со своим августейшим родителем возвратился в Петербург. Только летом 1878 года Великий князь мог начать свое путешествие по России.

На первый раз были назначены посещения Пскова и Новгорода, а затем водой по Неве, Ладожскому озеру, Волховом, Свирью, Онежским озером до Петрозаводска и оттуда по Мариинской водной системе до Рыбинска"³⁴.

Вместе с Сергеем Александровичем в путешествие отправились Павел Александрович, а также Константин и Дмитрий Константиновичи. Арсеньев пригласил для ознакомления великих князей с экономическим состоянием края - Н. А. Качалова, с историей - профессора К. Н. Бестужева-Рюмина, с географией - Г. Ф. Вегнера, с историческими памятниками - графа А. С. Уварова, с геологией - горного инженера профессора Еремеева.

В Шлиссельбурге юноши особенно заинтересовались трагической участью императора Ивана VI. Осмотр "арестантских комнат" вновь произвел сильное впечатление на Сергея Александровича. "Обедали только в 10 часов вечера на "Онеге" и потом долго беседовали о судьбе Шлиссельбургской крепости, об Иоанне Антоновиче, а также о ладожских каналах, их значении и важности для Петербурга и нашей торговли. Николай Александрович Качалов говорил по этой части очень занимательно, и Сергий и Павел Александровичи слушали его с интересом. Благодаря присутствию графа Уварова, Бестужева, Качалова и Еремеева (человека очень ученого и приятного), разговор бывает постоянно полезный и приятный; все четыре великих князя находят в нем большое удовольствие"³⁵.

Арсеньев подчеркивает глубокое религиозное чувство, с которым великие князья, и особенно Сергей Александрович, посещают знаменитые монастыри - Валаамский, Свирский, Кириллов. Везде они стремятся побывать на службах, заказать молебен, купить образки или крестики в подарок матросам и прислуге, оставить вклад на поддержание ветшающих обителей; не упускают случая побеседовать на духовные темы. "При них спросили схимника: "А что, батюшка, трудно спасаться?" - и он ответил: "Трудно или не трудно, а надобно", и прибавил: "С Божьей помощью все возможно". Застенчивость великих князей помешала им более разговаривать при посторонних со схимником"³⁶.

Исторические и археологические памятники вызывают наибольший интерес именно у Сергея Александровича (фрески XII века в Рюриковом городище, раскопки кургана у Николаевского монастыря).

Впрочем, программа путешествия была настолько познавательной, но и предусматривала общение с самыми разными людьми.

В Петрозаводске великие князья тотчас приняли губернатора, тайного советника Григорьева, а потом и воинского начальника, генерал-майора Бреверна и затем вышли на пристань и приняли от городского головы хлеб-соль; затем, сев в коляски, среди неумолкаемых "ура" отправились в город в собор, где было совершено краткое молебствие преосвященным Палладием... Из собора (...) поехали в губернаторский дом, где приняли почетный караул, и Великий князь Сергий Александрович, желая сделать внимание ему, обошел ряды, принял ординарцев и пропустил роту мимо себя церемониальным маршем. Войдя в дом, (...) познакомились с супругой губернатора и поблагодарили ее и губернатора за приглашение остановиться в их доме и сделанные для их помещения приготовления. Они решились провести весь день в губернаторском доме, но ночевать на пароходе. (...) Поехали осматривать Петропавловский собор, построенный при Петре I. В соборе интересны раскольничьи образа, отобранные у онежских скитов. Потом Великие князья сделали визиты архиерею и оттуда заезжали в детский приют, общественный сад, мужскую и женскую гимназии, общественную библиотеку (...), литейный завод. Осматривали завод с большим вниманием, делали вопросы и высушивали объяснения и присутствовали при отливке и отделке снарядов и отделке орудий. В заключение было отлито при великих князьях 24-фунтовое чугунное орудие"³⁷.

В Вытегре в честь молодых людей устроили бал.

"Общество Вытегры оказалось очень многочисленное и весьма порядочное. Было восемь очень красивых девиц, из которых царицами две девицы Барановы, сестры жены капитан-лейтенанта Страннолюбского, инспектора судоходства Онежского озера и его притоков. Сергей и Павел Александровичи танцовали с ними кадрили; потом (...) несколько вальсировали и таким вниманием и любезностью произвели несказанный восторг. Они просили и спутников своих танцовать... Мне приятно заявить, что Сергей Александрович делал во все время этой третьей части нашего путешествия еще более усилий, чтобы быть любезным со всеми и приветливым, чем в первые две; по крайней мере это ему стало легче от навыка, и ему самому приятно делать удовольствие и производить на всех приятное впечатление. Пример его чрезвычайно хорошо действует и на Павла Александровича и на двоюродных братьев, так что все четыре великих князя оставляют везде самые отрадные и благоприятные впечатления... Во все время пребывания на пароходах они держали себя с офицерами и командирами приветливо, просто, но с большим достоинством и добротою"³⁸.

+ + +

До последних дней Великий князь сохранил дружбу с Д. С. Арсеньевым, получая от него проникновенные послания и полезные, на взгляд старого воспитателя, книги.

"27 ноября 1900 г... Мне показалось, что, может быть, Вам будет интересна книга, которую с сим письмом позволяю себе послать Вам: "Экипаж для всех" (т. е. конка). Автор - социалист, но он проникнут любовью к человечеству. И в этой книге столько намеков на возможность делать добро, иногда даже словами и взглядом; указание на столько человеческих страданий и на жестокосердие, присущее каждому человеку, что эта книга будит совесть и мягчит сердце! А так как Вы любите делать добро и один из тех, про которых сказано: "О! Вы, кому в удел судьбою дан Высокий сан!", то я и полагал, что Вы хотите приобрести эту книгу с сочувствием и пользой для ближнего. Интересны в этой книге и иллюзии социалистов: отвернулись от Источника жизни, любви и милосердия, и надеются, что настанет царство добра и правды и любви от приложения к жизни социалистических доктрин"³⁹.

А вот поздравительная телеграмма Арсеньева по поводу 10-летия генерал-губернаторства Великого князя от 26 февраля 1901 года - она не требует комментариев.

Милый и дорогой Сергей Александрович! В сегодняшней моей поздравительной телеграмме я счел себя вправе высказывать все чувства и пожелания, наполняющие мое сердце относительно Вас... Мне чувствовалось, что Промысел Божий ведет нас по благому пути, что на Вас простирается покровительство и одобрение преп. Сергия и московских угодников, что благословение родителей Ваших почиет на Вас, и что с нежностью они взирают на Вас с высот небесных. И радуются на Вас и молятся за Вас и сочувствуют Вашей деятельности, которая столь чудно устроилась, что нельзя не видеть в ней Божьего Промысла. Признаюсь, грустно мне было, когда Вы переселились в Москву, и часто грустно Ваше постоянное отсюда удаление. Но поистине, у кого из великих князей есть такая полезная, русская, святая деятельность? Кто из них, командуя здесь ведомствами и войском, может проявлять [нрзб.] мудрость и патриотичность своих взглядов и своего направления; их высоту, святость и трезвость! Вы - пример всем генерал-губернаторам, губернаторам и начальникам войск! И я уверен, что при всей Вашей скромности Вы все-таки сознаете, что приносите пользу и стоите на правом пути! Именно Вы были предназначены для такой деятельности, и вот почему как не желать Вам быть долгополезным Государю и России"⁴⁰.

_____________
Примечания

1. Великий князь Сергей Александрович (1857-1905) - пятый сын императора Александра II. Служил в лейб-гвардии Преображенском полку - командиром батальона (1882), командиром полка (1887). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877-1878 гг., награжден орденом Святого великомученика и Победоносца Георгия IV степени. В 1891 г. назначен московским генерал-губернатором, а в 1896-м - и командующим Московским военным округом. Член Государственного Совета (1894). Был женат на дочери Великого герцога Гессенского Людвига IV Елизавете (1884), впоследствии принявшей православие и в 1992 г. причисленной к лику святых. Учредил Императорское Православное Палестинское общество. Сыграл выдающуюся роль в деятельности целого ряда крупнейших общественных и государственных учреждений науки и культуры. Ушел в отставку с поста московского генерал-губернатора (1905) из-за неприятия правительственного курса на политическую либерализацию в стране и тщетности своих попыток добиться более жестких мер в отношении революционеров-террористов. Убит эсером И. П. Каляевым.

2. Арсеньев Д. С. Записки... // Русский Архив. 1910. N 11. С. 422.

3. "Учение не было трудно ни для меня, ни для моих братьев, но излишняя строгость наставников оставила в нас всех осадок горечи. Можно с уверенностью сказать, что современные любящие родители воспротивились бы, если бы их детей воспитывали так, как это было принято в русской императорской семье эпохи моего детства". (Александр Михайлович, Великий князь. Воспоминания. М., 1999. С. 21).

4. Арсеньев Д. С. Указ. соч. С. 426.

5. Арсеньев Д. С. Указ. соч. // Русский Архив. 1911. N 12. С. 582-583.

6. Далее ссылки на этот источник: "Жизнеописание..." с указанием листов дела и страниц рукописи.

7. "Жизнеописание..." Л. 10 об. - 11. С. 596-597.

8. Там же. Л. 16 об. С. 608.

9. Там же. Л. 17 об. С. 610.

10. Там же. Л. 18-19. С.611-613.

11. Там же. Л. 23 об. -24. С.623-624.

12. Там же. Л.32. С.638.

13. Кучмаева И. К. Подвиг памяти. М., 2000. С. 16.

14. "Жизнеописание..." Л. 41об. С. 657.

15. Подчеркнуто карандашом, на полях ремарка: "Этого не было".

16. Подчеркнуто карандашом, на полях ремарка: "Нет".

17. "Жизнеописание..." Л. 42 об. С.659.

18. Там же. Л. 43. С. 660.

19. Там же. Л. 46 об. С. 667.

20. Там же. Л. 47-47 об. С. 668-669.

21. Там же. Л. 50. С. 674.

22. Там же. Л. 69 об. - 70. С. 712-713.

23. Арсеньев Д. С. Указ. Соч. // Русский архив. 1911. N 12. С. 579.

24. Таганцев Н. С. Пережитое. Вып. 2. Пг., 1919. С. 5-6.

25. Там же. С. 6-7.

26. Там же.

27. Арсеньев Д. С. Указ. соч. // Русский архив. 1911. N 12. С. 583.

28. Таганцев Н.С. Указ. Соч. С. 10.

29. Там же. С. 11.

30. "В одном месте, впрочем, моего спутника узнали. Это было в Литовском замке, внутри двора которого, против ворот, была гауптвахта и находился военный караул. Дежурный часовой признал Великого князя, ударил в колокол, вся команда вбежала и выстроилась, и офицер, приложив руку к чешуе каски, стал рапортовать Сергею Александровичу. Вся эта церемония, а затем уже неизбежное представление тюремного персонала Великому князю заняли минут десять или четверть часа, и когда мы пошли по коридорам тюремного замка, предшествуемые на некотором расстоянии озабоченной суетой, то все оказалось в образцовом порядке, который увеличивался пропорционально времени, проводимому нами в здании насильственного гостеприимства. В отдаленных номерах арестанты оказались в новых халатах, и пахло уксусом, налитым на горячие плитки. А когда я в кухне потребовал "пробу", то она оказалась по вкусу и приготовлению несомненно принесенною из... трактира "Роза", помещавшегося наискосок против замка". (Кони А. Ф. Из записок судебного деятеля // Он же. На жизненном пути. Т. 1. СПб., 1912. С. 190).

31. Кони А. Ф. Указ. Соч. С. 195.

32. Таганцев Н. С. Указ. соч. С. 7.

33. Там же. С. 7-8.

34. Арсеньев Д. С. Указ. соч. // Русский архив. 1910. N 6. С. 273-297.

35. Там же. С. 278.

36. Там же. С. 280.

37. Там же. С.286-387.

38. Там же. С.289-290.

39. ГАРФ. Ф. 253.25.2, л. 3 (Арсеньев).

40. М.А. Белоусова. Московский журнал № 2, 2005 г. С. 47-53.