Библейские образы и мотивы в любовной коллизии в романе И.А. Гончарова «Обломов». С.Н. Шубина

Установление библейской основы образов, эпизодов, сюжетных ситуаций при изучении романов Гончарова — достаточно прочная традиция в литературоведении. Ее, в частности, мы обнаруживаем в работах Д. Лихачева, Ю. Лощица, В. Недзвецкого, В. Мельника, В. Отрадина, В. Котельникова, Е. Краснощековой, Н. Пруцкова и др.[1]

Мы остановимся только на образе рая и мотивах, связанных с ним, учитывая все богатство значений, которое они имеют в Библии и которое приобрели в произведениях мировой культуры и искусства, создав то, что Е. М. Мелетинский определил как «сюжетный архетип»[2].

Прежде всего отметим, что все свидания, любовные объяснения между героями происходят в саду, роще, парке.

Парк впервые появляется как элемент деревенского пейзажа: «около дачи было озеро, огромный парк»[3]. В парке происходит первое и очень важное объяснение героев после слов о любви, которую Обломов услышал в пении Ольги еще в Петербурге. В парке Ольга дает Обломову понять, что она благосклонно относится к его любви. Решительное объяснение между героями после письма Обломова к Ольге происходит там же. И далее, как отмечает Гончаров, «в ясный день он в парке, в жаркий полдень теряется с ней в роще, между сосен…» (С. 266). Несостоявшееся грехопадение героев, на котором мы подробнее остановимся позже, также происходит в саду; интересно, что слова сад и парк и данной ситуации смешиваются, не разделяются писателем: «походимте по саду» — «они вошли в парк» (С. 269). Даже одна из последних их встреч в Петербурге произошла в Летнем саду.

Общеизвестно, что библейский образ рая — сад, в котором пребывают Бог и первые люди, есть очень важный момент в истории развития библейского образа рая.

Обратимся к соответствующему месту из Ветхого Завета:

8. И насадил Господь Бог рай в Эдеме на востоке; и поместил там человека, которого создал.
9. И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла.

173

10. Из Эдема выходила река для орошения рая; и потом разделялась на четыре реки.
15. И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду эдемском, чтобы возделывать его и хранить его.
16. И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть;
17. А от дерева познания добра и зла не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь.
18. И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку од ному; сотворим ему помощника соответственного ему.

(1М 2)

24. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада эдемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.

(1 М 3)

Несомненно, что именно к этому источнику в первую очередь обращался Гончаров. Однако только библейской традицией не исчерпывается как семантика образа рая, которую он приобрел за тысячелетия жизни в человеческой культуре, так и оттенки значений этого образа в романе. В частности, в мифах и мифологических представлениях разных этносов, в том числе и славян, мы обнаруживаем богатейшую семантику интересующего нас образа. Рай — блаженное царство «вечной весны, неиссякаемого света и радости», «блаженного царства вечного лета»[4], так описывал на основе фольклорных и мифологических текстов представления о рае у славян А. Н. Афанасьев в своем знамени том труде «Поэтические воззрения славян на природу». В нем указывается, что «рай, лат. paradisus, фр. paradis — всюду служат для обозначения сада, и многие живописные, цветущие местности в немецких и славянских землях получили название рая, парадиза. Словаки и хоружане рассказывают, что рай есть чудесный неувядаемый сад, находящийся во владениях бога света, где праведных ожидает бесконечное наслаждение…»[5] . Афанасьев также говорит о двойственном характере представления о рае. «Во-первых, — пишет исследователь, — раем называется та счастливая страна минувших веков, в которой обитали первые, еще невинные люди, не зная никаких трудов и горестей, и которую утратили они под влиянием нечистой демонической силы (=зимы); во-вторых, это — будущее царство блаженных, которое явится по кончине вселенной <…>. В этом обновленном царстве, украшенном неувядаемыми цветами, полном неиссякаемого плодородия, боги (по сказанию Эдды) обретут свои золотые

174

столы и вслед за тем водворится общая беспечальная жизнь. Вера в грядущий рай стоит в теснейшей связи с преданием о былом золотом веке, когда люди пользовались невозмутимым счастием, когда реки текли для них млеком и медом, а деревья приносили им плоды, дающие молодость и бессмертие»[6].

Очень важной и символической деталью в романе является ветка сирени.

Впервые мы встречаем ее в качестве чисто изобразительной детали в описании первой встречи героев в парке на даче. «Она молчала, сорвала ветку сирени и нюхала ее, закрыв лицо и нос» (С. 208). Далее, когда Обломов, подняв ее и сохранив, потом показывает Ольге, изобразительная деталь начинает приобретать символический характер.

« Что это у вас? — спросила она.
— Ветка.
— Какая ветка?
— Вы видите: сиреневая.
— Где вы взяли? Тут нет сирени. Где вы шли?
— Это вы давеча сорвали и бросили.» (С. 218).

Окончательно символический характер ветки сирени раскрывается в следующем эпизоде: «Они шли тихо; она слушала рассеянно, мимоходом сорвала ветку сирени и, не глядя на него, подала ему.

— Что это? — спросил он, оторопев.
— Вы видите — ветка.
— Какая ветка? — говорил он, глядя на нее во все глаза.
— Сиреневая.
— Знаю… но что она значит?
— Цвет жизни и…» (С. 234).

Ветка как символ любви обозначена и Обломовым в его знаменитом письме: «Пока между нами любовь появилась в виде легкого, улыбающегося видения, пока она звучала в Casta diva, носилась в запахе сиреневой ветки <…> я не доверял ей» (С. 250), как знак любви в диалоге после прочтения Ольгой письма:

«— Ну, если не хотите сказать, дайте знак какой-нибудь… ветку сирени.
— Сирени… отошли, пропали! — отвечала она. — Вон, видите, какие остались: поблеклые!» (С. 260—261).

Своеобразным завершением развития символического значения данной детали является образ Ольги, созданный влюбленным воображением Обломова: «образ Ольги, во весь рост, с веткой сирени в руках» (С. 237).

175

На символический характер ветки сирени обращали внимание другие исследователи[7]. В частности, Н. И. Пруцков писал, что в начале романа «музыка и пение, пробуждающаяся природа и ветка сирени были языком их любви»[8].

Но эта деталь в контексте «сюжетного архетипа» рая, может быть сопоставлена с мифологическим, библейским образом мирового дерева. Как отмечает словарь «Славянская мифология», «мировое дерево, древо жизни — в славянской мифологии мировая ось, центр мира и воплощение мироздания в целом»[9]. Огромный материал о мифологическом образе мирового дерева и представлениях, связанных с ним, выявил и проанализировал в своем знаменитом труде «Золотая ветвь» Дж. Фрезер[10].

Использование ветки в многочисленных славянских календарных и свадебных обрядах также обусловлено представлениями о мировом дереве[11].

Косвенным доказательством такого предположения может служить иконография Адама и Евы. Они почти всегда изображаются возле дерева (мирового дерева), очень часто с веткой в руках. В частности, они представлены в работах Ян Ван Эйка «Гентский алтарь», Альбрехта Дюрера «Адам и Ева», Кранаха Лукаса Старшего «Адам и Ева», Гуго Ван дер Гуса диптих «Грехопадение» и «Оплакивание Христа», Тициана «Грехопадение», на фресках Рафаэля «Адам и Ева», Мазаччо «Изгнание Адама и Евы из рая».

Гораздо сильнее с любовной коллизией романа связан библейский мотив грехопадения. Прежде всего, укажем на уже отмеченную исследователями такую деталь, как параллелизм имен героев[12]. Фамилия Ольги есть как бы часть «полного» имени Обломова: Ильинская и Илья Ильич. Можно поэтому утверждать, что она «предназначена ему». Наше предположение подкрепляют следующие слова Ольги о ее любви к Обломову: «…Мне как будто бог послал ее и велел любить» (С. 243). Все это позволяет сделать вывод, что Ольга суждена Обломову самим Богом, как Ева Адаму. В этом контексте весьма многозначно звучат такие слова Обломова об Ольге: «Ольга!.. Вы… лучше всех женщин, вы первая женщина в мире!» (С. 263).

Огромную роль в развитии мотива грехопадения играет образ змея, сатаны, искусителя. Как известно, змей по-древнееврейски «нахаш», что связано, как указывает Щедровицкий, с глаголом «нахаш», означающим «шептать», «шипеть»[13]. Именно как «сатанинский шепот самолюбия» (С. 218) определяет Обломов свои сомнения по поводу любви Ольги к нему. Ольга как бы слышит соблазняющий ее «таинственный шепот» кого-то, не покоряясь ему (С. 236).

176

Ольга иногда, раздумывая над Обломовым, чувствовала, как отмечает Гончаров, как «что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся в сером цвете» (С. 273).

Образ змея появляется и в ситуации несостоявшегося грехопадения. Оно входит в сюжет дважды. Сначала как ситуация обобщенно-типовая, возможная для любой любовной коллизии. Уже здесь дается проекция на известный библейский рассказ.

«Меня грызет змея: это — совесть… Мы так долго остаемся наедине: я волнуюсь, сердце замирает у меня; ты тоже непокойна… Я боюсь… — с трудом договорил он.
— Чего?
— Ты молода и не знаешь всех опасностей Ольга. Иногда человек не властен в себе; в него вселяется какая-то адская сила, на сердце падает мрак, а в глазах блещут молнии. Ясность ума меркнет: уважение к чистоте, к невинности — все уносит вихрь; человек не помнит себя; на него дышит страсть; он перестает владеть собой — и тогда под ногами открывается бездна» (С. 280-281).

Эта проекция ясно проступает в таких оборотах, выражениях как «адская сила», «на сердце падает мрак», «уважение к чистоте, к невинности — все уносит вихрь». Особо отметим последний образ. В славянской мифологии вихрь — «это не чистый, опасный для человека ветер, олицетворение демонов и результат их деятельности. <…> Особенно опасен вихрь для человека. Последствиями встречи с вихрем являются смерть, тяжелые болезни и увечья. Считается, что вихрь — причина психических заболеваний. Человек, „подвеянный вихрем“, повреждается в уме, становится бесноватым или ясновидящим. Сам вихрь и человек, в него попавший, приносит не удачу и несчастье»[14].

Ситуация несостоявшегося грехопадения как событие конкретное, происходящее между героями, встречается во второй раз в описании их ночного свидания.

«Особенно однажды вечером она впала в это тревожное состояние, в какой-то лунатизм любви, и явилась Обломову в новом свете. <…>

Долго ходили они молча по аллеям рука в руку. Руки у ней влажны и мягки. Они вошли в парк.

Деревья и кусты смешались в мрачную массу; в двух шагах ничего не было видно; только беловатой полосой змеились песчаные дорожки.

Ольга пристально вглядывалась в мрак и жалась к Обломову. Молча блуждали они.

177

— Мне страшно! — вдруг, вздрогнув, сказала она, когда они почти ощупью пробирались в узкой аллее, между двух черных, непроницаемых стен леса.
— Чего? — спросил он. — Не бойся, Ольга, я с тобой.
— Мне страшно и тебя! — говорила она шепотом. — Но как-то хорошо страшно! Сердце замирает. Дай руку, попробуй, как оно бьется.

А сама вздрагивала и озиралась вокруг.

— Видишь, видишь? — вздрогнув, шептала она, крепко хватая его обеими руками за плечо. — Ты не видишь, мелькает в темноте кто-то?

Она теснее прижалась к нему.

— Никого нет… — говорил он; но и у него мурашки поползли по спине. <…>

Она сжимала ему руку и по временам близко взглядывала в глаза и долго молчала. Потом начала плакать, сначала тихонько, потом навзрыд. Он растерялся.

— Ради бога, Ольга, скорей домой! — с беспокойством говорил он.
— Ничего, — отвечала она, всхлипывая, — не мешай, дай выплакаться… огонь выйдет слезами, мне легче будет; это все нервы играют. <…>» (С. 269—270).

Характеризуя чувства, переживаемые Ольгой, Гончаров использует весьма знаменательные выражения: «ее грызло и жгло воспоминание», «ей было стыдно чего-то, и досадно на кого-то». Особенно важно для нашего анализа следующее место в данном эпизоде: «А в иную минуту казалось ей, что Обломов стал ей милее, ближе, что она чувствует к нему влечение до слез, как будто она вступила с ним со вчерашнего вечера в какое-то таинственное родство» (С. 271). Выражение «влечение до слез» явно соотносится с соответствующим местом из библейской истории о грехопадении. Изгоняя Адама и Еву из Рая, Господь определяет в качестве наказания для Евы: «умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» (1 М 3:16). Столь же значимым представляется и «таинственное родство» с Обломовым, которое ощутила Ольга. Оно так.

Ю. Лощиц, отмечая своеобразие этой любовной коллизии, в частности, также писал, что отношения Обломова и Ольги развиваются в двух планах: прекрасная поэма зарождающейся и расцветающей любви оказывается одновременно и тривиальной историей «соблазна», орудием которого суждено быть возлюбленной Ильи Ильича"[15].

178

Еще одной деталью, которую тоже можно соотнести с библейским образом рая и мотивом грехопадения, является образ-символ яблока.

Дело в том, что он выступает здесь как художественное выражение темы знания, познания: «И он молчал: без чужой помощи мысль и намерение у него не созрело бы и, как спелое яблоко, не упало бы никогда само собой: надо его сорвать» (С. 282). Важно также, что приобретение знания Обломовым есть результат воздействия Ольги на него, что знание, познание постоянно сопровождает героиню, характеризует ее отношение к Обломову. Как известно, в христианской культуре именно яблоко стало впоследствии символом познания и знания[16].

Но библейская семантика характерна не только для данной коллизии и составляющих ее художественных деталей. В научной литературе уже частично отмечалось наличие ее в образе Обломовки в сновидении героя, в жизни Ильи Ильича на Выборгской стороне, в его плане-мечте. Это доказывает, что данная семантика — не случайное и не локальное образование, а коренное, основополагающее свойство художественного мира романа[17].

Шубина С. Н. Библейские образы и мотивы в любовной коллизии в романе И. А. Гончарова «Обломов» // И. А. Гончаров: Материалы Международной конференции, посвященной 185-летию со дня рождения И. А. Гончарова / Сост. М. Б. Жданова и др. Ульяновск: ГУП «Обл. тип. "Печатный двор"», 1998. — С. 173—180.