Л.А. Герд. Константинополь и Петербург. Церковная политика России на православном Востоке (1878-1898)

Монография действительного члена Императорского Православного Палестинского Общества Лоры Герд посвящена церковной стороне восточного вопроса, центрального для политики великих держав XIX в. В ней на основе архивных материалов рассматриваются отношения России и Константинопольского патриархата в 1878 — 1898 гг.— двадцатилетний период по завершении русско-турецкой войны.

Герд Лора Александровна. Константинополь и Петербург: Церковная политика России на православном Востоке: 1878–1898 гг.: Монография. М., Индрик. 2006. 448 с. Тираж 800. ISBN 5-85759-344–1.

Для Константинопольской церкви вторая половина XIX в. является временем реформ; введение светских представителей в систему церковного управления обусловило усиление политического и националистического начал в церковной жизни. В России 1880-1890-е гг. характеризуются возрождением византийских идей государственной жизни: шла идеологическая подготовка к решению восточного вопроса. На фоне скрытого противоборства двух вселенских идеологий — русской и греческой — развивались конкретные направления взаимоотношений России и Константинопольской церкви (русское присутствие на Афоне, участие России в греко-болгарском вопросе, в борьбе Церкви за сохранение своих прав в Турции, Мирликийское дело, открытие константинопольского подворья в Москве и др.). Благодаря общности православной веры с христианским населением Турции церковное направление, основанное на средневековой идеологической Модели, и в Новое время остается одним из приоритетных в ближневосточной политике России.

Под общим именем «греков» можно разуметь Афинское правительство, население королевства, жителей Турции греческого происхождения, Патриархат и духовенство и, наконец, греческих иноков на Афоне.
Из донесения А. Е. Вангали от 29 декабря 1883 г.[1]

Работа Лоры Александровны Герд является церковно-историческим произведением, составленным по «академическим канонам» современной российской исторической науки. Сочинение посвящено греко-российским культурным и церковно-общественным связям в девятнадцатом столетии: отношениям России и Константинопольской Церкви, междуцерковным и международным сношениям соответствующего периода. В этом и заключается новизна работы, т. к. ранее не было исследований подобного рода.

На красивой твердой обложке под полными ФИО автора написано: Константинополь и Петербург. Церковная политика России на Православном Востоке (1878-1898). Внимательно читая главы книги, понимаешь, что автор повествует об истории развития Великой греческой идеи с ее апофеозом второй половины 19-го столетия.

В работе автором используются и привлекаются многочисленные и интересные источники из наших и зарубежных архивов. Автор отвечает на такой непростой вопрос: «Какова же была позиция российского МИД в отношении греческого духовенства вообще и афонского монашества в частности?» [2]. Этот вопрос является актуальным и по сей день для каждого российского исследователя истории Восточной Церкви: определиться самому в отношении к грекам, греческой культуре, Церкви и найти свое место в мире поствизантийского пространства. Значение Вселенского (Константинопольского) Патриархата в его наднациональной, подлинно вселенской идее. Вселенский (Константинопольский) Патриархат должен служить всему православному миру, а величайшие святыни Востока — Гроб Господень, святые места Палестины, Афон должны принадлежать Всей Полноте Православной Церкви в ее вселенском масштабе. Как только Константинопольская Церковь становилась оплотом эллинизма и проводила политику, заданную ей англофильским правительством Греческого королевства — Православная ойкумена, в лице всех православных народов и Церквей (прежде всего Русской Церкви), испытывала явную дисгармонию в нарушении отношений «согласия» (συμφωνία), «единомыслия» (ομόνοια) и «взаимосвязанности» (συναλληλία)[3].

Хорошую научную публицистику демонстрирует Герд Л. А. в 1-й, 3-й, 4-й, 6-й и 7-й главах работы. Первая глава работы начинается с краткого богословско-догматического аспекта, где речь идет о Церкви земной и Церкви небесной. Самую первую ссылку автор делает на апостола Павла (единственная ссылка в работе на Священное Писание), к несчастью, ошибаясь в точности цитирования [4].

Большая часть шестой главы (о греко-болгарской церковной распре) свелась к перепечатке дневника Экзарха Болгарского Иосифа I [5] Похоже, что автор так увлекся темой, поднятой в 5-й главе, о прономиях Константинопольской Церкви, что перенес ее и в шестую главу, украсив уже ходатайствами об издании бератов перед султаном со стороны Экзархии. Особо автор выделяет 1890-й год — пик борьбы за права и привилегии Константинопольской Церкви [6]. Между тем, автор монографии, симпатизирующий церковной дореволюционной политике Св. Синода и признающий значительный вклад в развитие русской византинистики И. Е. Троицкого[7], сам занимает позицию близкую мнению Московского Митрополита Филарета (Дроздова): линию невмешательства в дело греко-болгарских церковных противоречий [8]. Вероятно, автор работы смотрит на греко-болгарский конфликт с точки зрения церковной канонистики. Для Л. А. Герд близка позиция и самой Русской Церкви в годы болгарской схизмы: смотреть на болгар как на раскольников, не имевших догматических различий с православным вероучением [9].

Политологам будет интересно рассмотреть развитие идеи «Москва – Третий Рим» в ретроспективе столетий [10]. Перед официальным закреплением политической теории в русско-греческих отношениях произошли три события, повлиявшие на последующий ход истории: Флорентийская уния (1438 г.), Падение Константинополя (1453 г.), Свержение русскими монголо-татарского ига (1480 г.). Если Византия чувствовала себя в центре ойкумены, в которой доминировал греческий язык и культура, то Русь находилась в сравнительной изоляции и не получала реальных политических преимуществ от связи с Константинопольской Церковью и южнославянскими государствами. В силу этого наднациональный характер византийской церковно-политической идеологии неизбежно должен был уступить место подчеркнуто национальной окраске всех сфер русской жизни [11].

После захвата турками Константинополя в 1453 году русские стали искать объяснения падению Великого града. Самым логичным в их глазах объяснением было впадение греков в непростительные грехи, в первую очередь в ересь латинства, за что и было им попущено Богом такое страшное наказание. Таким образом была учреждена автокефалия Русской Церкви. На Руси давно знали об ухудшении политического положения Византии; однако значение Константинополя было не только военно-политическим.. Это был город-символ, непоколебимость которого была основой мировоззрения не только самих византийцев, но и всех народов, принявших их культурно-политическую модель мира. Переход Константинополя в руки иноверных мусульман-турок, поразивший Западную Европу, произвел несравненно большее впечатление на Руси, которая до тех пор не представляла себе иной концепции мирового домостроительства [12].

В этом вопросе важно учитывать и церковно-политическую точку зрения. Греки, уже самим подписанием Флорентийской унии потеряли в глазах русских право на первенство в православном мире. С падением Константинополя этот приговор был закреплен самим Богом. Очевидно, что на их место должен был встать какой-нибудь другой народ. Поскольку все остальные православные народы были покорены турками, то единственным таким народом мог стать народ русский. Русское царство осталось единственным свободным православным царством в мире, ему и было суждено шириться и процветать. По мысли самого Божественного Промысла оно должно было теперь стать наследником павшего греческого царства и принять на себя роль хранителя незапятнанного православия. Осознание себя преемниками Второго, павшего, Рима происходило у русских в более сложном плане, как осознание судеб не только Российского, Греческого, Ромейского царств, но и царства современных латинян, т. е.. Священной Римской империи. Поэтому мы находим у книжников того времени обращение к воспоминаниям о Первом Риме. Идеи о Московском царстве как наследнике Первого и Второго Рима нашли выражение во многих древнерусских произведениях того времени [13].

Развитие идеи «Москва – Третий Рим» совпадает, но идейно все же не вписывается в эпоху зарождения национализма в государствах позднего Средневековья и Нового времени. Восточная Европа, Турецкая империя и Балканы представляют яркий пример постепенной замены старой идеологии, основанной на религиозном принципе, новой, ярко выраженной националистической идеологией [14]. Подобные настроения балканских христиан, в первую очередь, греков нашли свое выражение в народных сказаниях и песнях, а также в многочисленных широко распространенных пророчествах о «ξανθός γένος» (белокуром народе, который избавит их от турок) [15]. В девятнадцатом столетии от веры в пророчества об освобождении Православного Востока русским царем греки постепенно приходят к созданию «Великой идеи» (Μεγάλη ιδέα) – восстановлению Византийской империи под властью греческого царя. Центральным моментом Великой идеи было возвращение Константинополя, древней столицы греческого мира.

Византийские идеи развиваются и в русском общественно-политическом сознании конца XIX – н. XX столетий. Продолжается обоснование идеи Третьего Рима и русскими византинистами младшего поколения. В годы Первой мировой войны открыто заявлялось о необходимости скорейшего захвата Константинополя. В итоге, события 1917 года подвели черту под этими утопическими построениями, под всей эпохой «византизма» в русской общественной мысли, а вместе с тем под длившимися несколько столетий политическими стремлениями России к проливам и Константинополю [16]..

Несмотря на незначительные опечатки (автор иногда опечатывается в ссылках на иностранную литературу и на инициалы других исследователей[17] или не до конца приводит библиографические данные[18]) – видно, что работа написана профессионалом, знатоком своего вопроса. Наслаждаешься чтением такого труда, восхищаешься авторским искусством компиляции (в лучшем значении этого слова) из различных источников и литературы. Чувствуются его филологические и лингвистические интуиции: в некоторых местах, на одной странице текста, встречаются ссылки одновременно на отечественную, греческую, английскую, французскую, немецкую, итальянскую, болгарскую и сербскую литературу!

Принадлежность автора к Петербургской школе сказывается и в методе отбора материалов по заданной в названии теме.. К русской школе византийских исследований автор относит дореволюционных ученых Санкт-Петербургского университета и Петербургской духовной академии. «Именно в Петербурге – столице Российской империи и было суждено находиться центру отечественной византинистики»[19],— пишет автор. В адрес профессоров Казанской и Московской Духовной Академий нет таких пассажей, как в адрес того же Троицкого И. Е. – «корифей русских византинистов» [20]. Почему-то имена А. П. Лебедева (МДА), Ф. А. Курганова (Казанская Духовная Академия) встречаются лишь изредка в сносках к работе. Об И. И. Соколове (КДА, при этом всецело принадлежавшего Петербургской школе) автор работы соизволил упомянуть лишь несколькими словами, правда, назвав его одним из самых выдающихся русских историков Восточной Церкви [21]. А инициалы знаменитого московского ученого, педагога и иерея Александра Васильевича Горского (МДА) вообще написаны с ошибкой! [22]

Все эти маленькие недочеты не портят общего впечатления, т. к. автор монографии старается быть объективным, выдерживая позицию наблюдателя и описателя событий, касающихся истории Православного Востока второй половины девятнадцатого века.

В главе 7-й о русском присутствии на Православном Востоке, где речь идет об отношениях между Святой Горой Афон и Россией, автор отмечает, что во время упадка Византийской империи в 14 веке, Афон, наоборот, процветает. Зарождается знаменитое течение исихазма [23]. В то же время наряду с греками там, на Афоне, жили иноки русские, грузинские, сербские, болгарские и румынские. Каждый негреческий монастырь имел свой монастырь. Таким образом, по верному замечанию составителя работы, «Афон представлял собой своеобразную модель православной ойкумены, вместив в себя как высокий идеал духовного содружества христианских народов, так и противоречия реальной жизни» [24]. Вот только автор забыл при перечислении негреческих монастырей упомянуть о грузинском монастыре в честь Божией Матери и Ее Иверской иконы. Досадное недоразумение исправляется далее подробным повествованием о споре грузинских монахов келлии Св. Иоанна Богослова и греческих насельников Иверского монастыря [25].

Русское присутствие на Афоне иногда объяснялось и корыстными мотивами. По мнению Митрополита Филарета (Дроздова), то, «что русские идут на Афон иногда не по правильным побуждениям (как, например, потому, что там скорее можно получить монашество и священство) и влекут туда русские капиталы на покупку келлий и скитов и на свое содержание, не заслуживает поощрения» [26].

При этом, жизнь русского Афона к концу ΧΙΧ — н. XX столетий кипела бурно: монастыри перестраивались на русский лад, в русских обителях господствовали порядок, величие храмов, примерное гостеприимство и щедрая раздача милостыни привлекали к русским обителям. И это происходило на фоне кажущегося затухания греческого монашества. На момент присоединения Афона к Греции в 1912 г. русское население его составляло около 5000 человек; при этом в 17-ти греческих монастырях обитало менее 13% насельников Св. Горы [27]. Интересные архивные материалы подтверждают это могущественное русское влияние на Афоне. Тем не менее, мы не располагаем ни одним свободным исследованием, основанным на архивных источниках по истории русского Афона указанного периода![28]

Вследствие происшедших событий 1917 года и последующих лет ситуация на Афоне изменилась в пользу греков. В результате к концу XX столетия на Св. Горе снова, как и в XVIII веке, абсолютное большинство монахов составляли греки [29].

Для того чтобы возобновить русское влияние на Афоне, да и во всем современном греческом мире, мы должны быть исторически образованными людьми, осознающими величие родной истории в ее византийском и поствизантийском контексте. Мы должны также уважать свою Церковь, как это делают греки.. «Не существует народа, который имел бы больше любви и уважения к своей Церкви, чем греки» [30]. Не ошибется ли кто из исследователей, сказав то же о русских в отношении их Церкви?

В этом смысле, любое основательное, честное и объективное исследование по истории Православной Церкви, какое и провела Л. А. Герд, является в наше время и миссионерским деянием, ликвидирующим историческую безграмотность. Герд не дает рецепты, не навязывает мировоззрения – она только изучает и показывает. Лишний раз убеждаешься в том, что христианином казаться легко, а быть сложно. В этом кажущемся христианском величии России и был заключен ее грандиозный катаклизм 1917 года. Исторические штудии по дореволюционному периоду Русской Церкви полезны не только историкам, но и всем христианам. Поэтому, знаменитый французский историк Марк Блок и выразил сильное и правильное утверждение, что «христианство – религия историков» [31]..

Хочется верить, что Лора Александровна Герд продолжит традиции русской школы византинистики. В ее последней работе раскрывается талант публициста. Наше пожелание ей – на основе уже собранного материала написать учебник по истории русско-греческих связей и Православного Востока. Подобное издание для российского читателя было бы очень полезным. Вернуло бы его к византийскому наследию, обогатило бы его мировоззрение византизмом, т. е. осознанием значения Вселенского Православия в ритме истории, в деле распространения цивилизации, духовного и нравственного воспитания народов Европы и России.

Но развитие современной отечественной византинистики, не уступающей европейскому уровню, возможно лишь с поощрения правительства и интереса широких слоев современного российского общества к Православному Востоку и восточному вопросу, который и сегодня опять приобретает мировое значение и усиливается с каждым новым прожитым днем человечества.