Жизнь Христа в трактации современного русского художника (К выставке картин академика В. Д. Поленова «Из жизни Христа»). А.Ремезов

{…} Если всякое художественное произведение является своего рода дверью в нездешний мир красоты и подлежит обсуждению с точки зрения принципов эстетики, то художественное произведение на тему о Христе как результат личного проникновения в мир христианских переживаний и воззрений может быть рассматриваемо еще и с богословской точки зрения. Точнее: поскольку всякое художественное произведение обязательно так или иначе трактует свой сюжет и представляет собой интуитивно достигнутый комментарий к нему, настолько же и подобное произведение на тему о Христе является ответом на вековечный вопрос Христов: За кого люди почитают Меня? Этот художественный ответ тем более интересен с богословской точки зрения, что он может быть рассматриваем не только в качестве выражения личного отношения художника к предмету его творчества, но и общего, преобладающего в данное время воззрения на этот последний, ибо как бы ни было индивидуально творчество само по себе, не было и не может быть художника, совершенно свободного от условий пространства и времени, т. е. от особенностей своего исторического момента.

Покойный художник А. Иванов, стяжавший себе известность даже немногими законченными религиозными картинами, не успел вследствие ранней смерти осуществить своего грандиозного замысла,- написать целый цикл картин, изображающих всю земную жизнь Христа. Выставка Поленова как будто представляет собой результат попытки такого осуществления: в ней 68 полотен, подписанных точными словами Евангелия. Но громадное большинство из этих полотен-ландшафтные этюды, талантливая зарисовка палестинских пейзажей. Здесь В. Д. Поленов выступает как художник-пейзажист, которому прежде всего интересна обстановка земной жизни Христа; и с этой стороны его полотна не оставляют желать ничего лучшего {…}

Лик Христов на полотнах В. Д. Поленова совсем не выражает того, что так обычно внушается им: Христос здесь слишком спокоен, хочется сказать — сурово спокоен, чтобы выражать любовь, да еще любовь без конца, любовь до смерти, т. е. ту Божественную любовь, которую он принес с неба на скорбящую, озлобленную и озлобившуюся землю {…}

Он словно весь ушел в одну мысль, великую и всеобъемлющую, и эта мысль поглотила Его. Как есть тип людей чувствительных, мистиков, по самой своей психической организации более живущих сферой чувства, так есть и своего рода рационалистический тип: это люди, живущие рассудком, у которых интеллектуальная деятельность преобладает над областью эмоций. Христос в изображении В. Д. Поленова решительное и даже крайнее выражение этого последнего типа; и если к Нему никак уж не применимо выражение поэта: «Он в мир пришел с Святой любовью», то при первом же взгляде на Него становится очевидным, что художник хотел представить нам лицо учителя, но опять-таки не учителя любви, а учителя истины, истины интеллектуальной, до которой он дошел умом, может быть и титанически великой, но рассудочной работой.

{…} Но истина, свидетельствованная Христом, это — Он Сам (Иоан, 14,6), это совсем не теория, не выработанное спекуляцией человеческого разума учение, а полная жизнь, жизнь целиком принесенная Им с неба, почему свв. отцы и говорили: Христос принес нам все новое тем, что принес Самого Себя. Если отрицать эту мистическую, трансцендентную сторону личности и жизни Христовой, если не считаться с Его участием в жизни Божественной, словом — если не веровать, что Христос есть Сын Божий, то Он и будет представляться таким учителем-философом, какого мы видим на картинах В. Д. Поленова.

Но можно ли думать, что, представляя лик Христов чертами слишком типичного рационалиста, наш художник и на самом деле отрицает, не дает места в своем творчестве мистической стороне жизни Христовой? Может быть, это, действительно, как мы предположили, только исключительно следствие крайнего реализма в изображении лица? На этот вопрос мы имеем возможность дать совершенно решительный ответ, так как в сфере нашего наблюдения на выставке оказывается не только лик Христов, но и Его жизнь, как их представляет В. Д. Поленов.

Когда шесть лет тому назад эта же выставка имела место в Петрограде, то тогда же, между прочим, высказывалось и недоумение, почему в числе картин «Из жизни Христа» нет ни одной, где бы Христос выступал в Своем Божественном достоинстве: не уделено ни одного полотна изображению какого-нибудь чуда, тогда как ими полна евангельская история, нет преображения, воскресения и вознесения. Поэтому пишущий эти строки, вероятно, не составлял исключения, когда заинтересовался газетным сообщением, предупреждающим, что на этот раз выставка пополнена, между прочим, новой картиной, над которой долго работал В. Д. Поленов, изображающей Преображение. Казалось, что художник хотел восполнить так резко бросавшийся в глаза пробел своей выставки. Как же он трактует Преображение? — Это — три мужа в белых одеждах, и эти одежды, действительно, белы, как снег, буквально ослепительно белы («Два мужа беседовали с Ним»). И если художнику хотелось передать на своем полотне ослепительность света Преображения, то это ему, кажется, удалось. Но в то же время и здесь сказалась реалистическая тенденция: как ни силен этот свет, он — обычный. Вероятно, всякому случалось наблюдать в летний полдень пред дождем или в грозу естественную причудливость освещения, когда солнце закроется громадной темно-синей тучей, и станет темно, а потом вдруг среди этой тьмы сквозь тучу прорвется один только луч и сразу ослепит своей неожиданной яркостью: и не только облака на противоположной части небосклона заблещут, как снег, но и все предметы на земле озарятся каким-то мягким молочно-белым светом. Вот такое-то освещение воспроизводит В. Д. Поленов и на своей новой картине. Зритель находится под горой, где клубится этот дневной мрак от облачного неба, а на горе сияет неожиданно прорвавшийся между туч луч и заливает своим светом стоящих на ней, как озаряет и помещенное в качестве фона к ним облако, а от этого и те, и другое словно сливаются в ослепительном молочно-белом сиянии.

Такова единственная из 68 картин, посвященная моменту, где Христос является в Своем Божественном достоинстве. Понятно, что даже по самому характеру своему она нисколько не смягчает общего странного впечатления, которое производила выставка 6 лет тому назад. Подписывая свои картины точным словом Евангелия, художник открыто обнаруживает свое намерение дать серию иллюстраций к евангельской истории. Но что бы мы подумали о таком подборе иллюстраций к литературному произведению, где систематически опускаются все наиболее важные моменты и, наоборот, отмечаются самые нехарактерные? Ведь одним этим своеобразным выбором моментов для иллюстраций художник обнаруживает свое отношение и свое понимание иллюстрируемого им. В приложении к данному случаю это значит, что для В. Д. Поленова существует только та сторона жизни Христа, где Он является обыкновенным человеком: всей мистической сущности ее для нашего художника не существует. Представив Христа как учителя-философа, он и всю Его жизнь трактует со строго рационалистической точки зрения, когда все чудесное и сверхъестественное, хотя бы оно имело и существенное значение, все равно отодвигается на задний план.

Само по себе отсутствие иллюстраций к тем или иным моментам евангельской истории, разумеется, еще не достаточно для того, чтобы на основании его одного заключать об отрицании художником действительности этих моментов. В данном, например, случае мы рады были бы объяснить такое опущение реалистическим направлением творчества нашего художника: вполне естественно, если, будучи крайне реалистическим в своих картинах вообще, В. Д. Поленов и из жизни Христа выбирает то, что ближайшим образом соответствует основному характеру его творчества. Но,- увы! — печальное для верующего христианина впечатление от своеобразного выбора моментов из Евангелия подтверждается не только типом лика Христова, но и некоторыми подробностями в трактации тех или иных слов Евангелия, уже не оставляющими сомнения в том, что художник целиком разделяет позитивистическирационалистический взгляд на жизнь Христа.

Первое весьма тяжелое предположение об этом, предположение, значительно омрачающее общее яркое впечатление от выставки, внушает одно из первых полотен: «Исполнялся премудрости». Представлена обычная восточная обстановка начального обучения: на некотором расстоянии от седого раввина на ковре сидит мальчик Христос. Но в обычном истолковании приведенное художником выражение Евангелия (Луки 2, 40) сопоставляется с тем случаем, когда народ выражал удивление пред знанием Христом св. Писания: как Он знает Писание, не учившись? И отсюда выводится, что Христос совсем не проходил никакой школы, так что и «исполнение премудростью» ни в коем случае не принимается за обозначение обучения. Но совсем не такого мнения держатся представители рационалистической критики. Ренан, например, пишет по этому поводу: Иисус «выучился читать и писать согласно восточному методу, состоящему в том, что ребенку дают в руки книгу, по которой он повторяет в такт со своими товарищами, пока не заучит наизусть. Школьным учителем в маленьком еврейском городке был всегда гассан или чтец синагоги»[1]. Пусть теперь сам читатель решит, что иллюстрирует данная картина, в самом ли деле Евангелие, где определенно передается свидетельство народа о том, что Христос не учился или приведенные слова Ренана?

Еще более коробит посетителя выставки, если он не потерял благоговения пред Божественным Спасителем мира, словно нарочно приколотая под одной из картин подпись «Мечты». Названия всех остальных картин внесены в каталог выставки, самые же картины снабжены, как обыкновенно, лишь номерами; и только эта одна из самых крупных картин, изображающая Христа на скале у моря, помещающаяся между 16 и 17 номерами, почему-то непосредственно сопровождается подписью. Со мной как раз к этой картине подошло несколько раненых солдат в сопровождении сестры милосердия. Я слышал, как она около каждой картины воспроизводила им соответствующее повествование из свящ. истории. Что могла сказать она по поводу этой картины? И, признаться, стыдно-стыдно стало мне за ту подпись пред этими простыми людьми, чья вера еще не осквернена такими мелкими, но слишком оскорбительными для чистого благоговейного чувства «вольностями»… С каким презрением мог простой серый солдатик отнестись и ко мне, и к сестре, и к тому, кто повесил эту по меньшей мере неудачную подпись (ведь остальные картины обозначены словами Евангелия): он молится пред изображением Христа, а мы обозначаем его романтическими терминами. Тем более странна эта подпись, что другой экземпляр этой же картины, помещенный против нее, носит совсем иное название: «На горе» (№ 38).

Итак, «Мечты» — вот как трактуется выставкой «Из жизни Христа» то, пред чем умолкает рассудок, но что должно бы открываться творческому прозрению. О, эти «мечты»,- мечты с точки зрения сухого и даже гнилого теперь уже рационализма,- выше грубой позитивистической реальности, это — святой мир Христов, и, вообще, христианского подъема духовного, он должен бы быть ближе всего интуитивному восприятию художника, должен бы стать для него реальней самой обыденной действительности; и чему бы, кажется, как не искусству стать горячим апологетом христианских идей — настроений, но, оказывается, и для искусства В. Д. Поленова это — все-таки мечты! Оно отказывается от своих собственных познавательных средств, чтобы рабски пресмыкаться пред надменным рационализмом и заискивающей улыбкой ловить его все отрицающую мефистофелевскую иронию. В. Д. Поленов продает первородное право непосредственного отношения искусства к христианской духовной реальности за чечевичную похлебку служения уже рационалистической интерпретации ее[2]; вместо работы по подлиннику,— работы, так сказать, с натуры, он работает по пересказам рационалистической критики, т. е. берет материал уже, так сказать, «из вторых рук». Это совсем не значит, что почтенный академик на самом деле руководился в своих работах рационалистическими комментариями к Евангелию; хотя это и возможно, но мы говорим не об этом: под «вторыми руками» мы разумеем его же собственную рассудочную спекуляцию, в которой и преломлялось (значит — искажалось) то, что он как художник должен бы был воспринимать непосредственной творческой интуицией. Верно, для такого восприятия мало одной силы творческого вдохновения: чтобы прочувствовать всю обаятельную реальность духовного мира, да еще воспроизвести ее в образах, необходимо общее средство вступления в мир духовный: это — подвиг, без которого врата духовного царства останутся навсегда закрытыми даже для гениальнейшего художника. Поэтому, говорят, некоторые благочестивые художники сопровождают свои работы над иконами и картинами горячей молитвой и даже постом.

Когда я уже пересмотрел все картины «Из жизни Христа», у меня, вероятно, под влиянием стиля их названий, в голове складывалось такое выражение в стиле Евангельских изречений (Мф. 5, 20): если ваша художественная правда, к которой вашему вдохновению открыты все неизведанные пути творческой интуиции, не превзойдет лжи истасканного рационализма, то вы не войдете в светлые чертоги подлинной духовной истины.

В конце-концов, если принимать выставку «Из жизни Христа», как совокупность иллюстраций к Новозаветной священной истории, то придется констатировать, что эти иллюстрации трактуют жизнь Христа совсем не так, чтобы на поставленный в эпиграфе настоящей статьи вопрос ответить исповеданием ап. Петра: «Ты — Христос, Сын Бога Живого»; их художественный ответ в переводе на слова звучит заявлением столь несродного искусству рационализма: «Ты — мудрец, познавший истину» {…}

Александр Ремезов
______________________

Печатается в сокращении по тексту одноименной брошюры: Сергиев Посад, 1915, 31 с., с илл. На титульном листе и обложке книги указано: «В пользу Комитета Ее Императорского Высочества Великой Княжны Татианы Николаевны для оказания временной помощи пострадавшим от военных бедствий».

Александр Васильевич Ремезов († 1917) в 1913–1915 гг. исполнял должность доцента в Московской духовной академии. Ушел добровольцем на фронт.

[1]. «Жизнь Иисуса», начало II гл.
[2]. Аллюзия на библейский рассказ о том, как Исав, старший сын Исаака, продал свое первородство брату Иакову за чечевичную похлебку (Быт. 25, 29-34).