Гора Фавор. Гора святая. В.Н. Крупин

Ведь всё-всё в мире свершается преображением. Преображается яйцо в птенца, семечко в травинку, облако – в дождь, тропинка – в дорогу, надежда – в свершение, мальчик – в мужчину, жизнь земная – в жизнь вечную… – всё преображается и приближается ко престолу Божию. И как было бы славно, думал я, чтобы тысячи обветшавших ступеней Фавора, его серпантинное шоссе, помогли мне постигнуть это великое слово – Преображение по-гречески – метанойя!

Увы, увы, увы! У нас было время, чтобы пойти на гору Фавор пешим ходом, было. И наш водитель, молчаливый палестинец, забыл его имя, обещал остановиться внизу, чтобы нас выгрузить. Но вот гляжу, мы едем и едем, уже внизу огни Иерихона, а далеко огни Заиорданья.

– Матушка! – взмолился я. – Тех, кому трудно, пусть везут, но кто в силах, оставьте. На вершине встретимся.

Везущая нас матушка Ирина адресовалась к водителю, тот воздел к небесам руки, оторвав их от руля, автобус в эти секунды сам управлялся с поворотами, и что-то сказал. Матушка перевела:

– Он сказал: зачем же мучить ноги, когда ещё полиция не перекрыла въезд?


Так что и пятый раз, возносясь на Фавор, я не мучил ноги. Но мучил сознание. Вот, думал я, вспоминая предыдущие посещения Фавора, сейчас умотают на серпантинах, вывалят у ворот в монастырь, скажут: на всё двадцать минут. И обратно. И вдруг ликующая мысль охватила меня: сегодня же служба Преображения Господня, август, шестое число. По-современному девятнадцатое. Я не говорю: по новому и по старому стилю, благодарный одной старухе-паломнице. Когда я сказал именно эти слова: «По старому стилю сегодня шестое августа», – она сурово поправила: «Не по старому, а по Божескому».

Итак, палестинец завез нас почти на вершину Фавора. Остановленные полицейскими, мы вышли из автобуса. Матушка предупредила, что далее будет такая давка, что мы непременно «растеряемся», но чтобы мы помнили, что в пять утра собираемся у автобуса, запомните номер и облик, а если кто желает спуститься с горы сам, то в полшестого внизу.

Я остался один. Но странно сказать – один, когда вокруг было столпотворение. Я продирался сквозь разноязыкое нашествие, вспоминал предыдущие приезды. Они всегда были малолюдными. Успевал отойти ото всех, побыть в одиночестве, подышать запахами сухой травы и перегретой земли. Сейчас главным запахом был запах жареного мяса. Пылали, особенно справа от дороги, костры, гремели гитары, звякало стекло винных и пивных ёмкостей. Сзади и спереди наезжали машины, пикали и бибикали. Как они тут продирались? Здесь и всегда-то узко, а тут еще по две стороны были припаркованы всякие иномарки. И ещё ползли и ползли большие и маленькие транспорты на резиновых колёсах.

Я пробился к площадке перед входом в монастырь. Где то место, где мы выпили за Святую Русь вина из Каны Галилейской? Под этой сосной? У этого ограждения? Но тогда мы были одни, а сейчас здесь целый город торговли и удовольствий. Крики, запах костров и еды. Но над всем этим из репродукторов лилось: «Кирие, елейсон!» То есть служба праздника Преображения началась. Я заторопился, шёл к храму и подпевал: «Агиос офеос, агиос исхирос, агиос афонатос!», то есть: «Святый Боже, Святый, Крепкий, Святый Бессмертный».

Служба передавалась через репродукторы, но даже и усиленный техникой звук молитвы не мог заглушить криков толпы. Радоваться пришли, оправдывал я их. Надо найти место поближе к храму и стоять. Вот и всё. И ждать схождения облака, из которого, из такого же, когда-то проглаголал Господь: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Нём же Моё благоволение, Его слушайте». И, услышав это, пали на лица свои святые апостолы Пётр, Иаков, Иоанн. А Спаситель запретил им говорить о виденном, «доколе Сын человеческий не воскреснет из мёртвых». Рядом с Учителем видели ученики ветхозаветных пророков Моисея и Илию, которые пришли из невидимого бесплотного мира, но были зримы, как люди во плоти. Это были самые авторитетные праведники библейских сказаний. Фаворский свет, облиставший Христа, в котором и сам Христос был Светом, так поразил учеников, что они возопили к Своему Учителю: «Хорошо нам здесь быти, и сотворим кровы три: Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии». Евангелие от Марка приписывает эти слова апостолу Пётру, но «он не знал, что сказал, ибо они были в страхе».


И это напоминание того места, которое в тропаре обозначено словами: «Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху». То есть показал славу, насколько они могли её вместить и выдержать. После этого они уже не сомневались, что Иисус Христос – Сын Божий. Далее тропарь гласит: «Да возсияет и нам, грешным, свет Твой присносущный, молитвами Богородицы, Светодавче, слава Тебе!»

Да, помоги, Господи, чтобы и нам, грешным, сиял свет Твой. Податель света, спаси нас!

Да, к храму было не пробиться. И уже никого из нашей группы не было рядом. Отошёл подальше в темноту, вспоминая, где же то место, на которое я упал, вдыхая сухие запахи сгоревших на солнце трав и родной запах земли, напоминавший запах прибрежного летнего песка из моего вятского детства.

Открылись звёзды. И по привычке я стал отыскивать созвездие Большой Медведицы, которое всегда ищу, уезжая из России в дальние страны. С ней сразу как-то становится спокойнее, она с детства своя. Указывает на Полярную звезду, на север, на родину. Да, вот нашёл! Вот её ковш, накренившийся и выливающий прохладу севера на здешнюю жару. И ведь уже вечер был, а было всё ещё душно.

Далеко на юге мерцали огни иорданского побережья, Иерихон, Заиорданье. Уже побывавший там, я легко представил монастырь святого Герасима Иорданского, Сорокадневную гору искушений, дерево, на котором был Закхей, воззвавший ко Господу. Так и нам надо подниматься над суетой жизни, чтобы Господь заметил нас. То есть Он всегда нас видит, но чтобы видел наше усердие в молитве.

Всё-таки я решил пробиваться к храму. Слава Богу, мы накануне прошли исповедь и были допущены к причащению. Но это море людей, бьющееся своими волнами к паперти, ведь все они тоже хотят причаститься. Служили на паперти, вот что обрадовало. Видимо, священники поняли, что такое количество людей не сможет поместиться в храм, и вышли к народу. В толпе, над головами, проносили стулья, сдавали в аренду.

Шла долгая монастырская, служба. Времени палестинского одиннадцать, в Москве полночь.

Ловкие смуглые юноши протягивали над толпой гирлянды треугольных флажков, изображавших флаги разных христианских стран и религий. К радости своей, я различил среди священников и наших, отца Елисея и отца Феофана. Красивая, долгая служба. «Петро, Иоанне, Иакове… метаморфозе», – слышалось среди греческого языка. И уже не чувствовалось того, что было рядом – еды и торговли, музыки и криков. Правда, очень мешали непрерывные вспышки фотоаппаратов, свет кинокамер. Казалось, что их, этих запечатлевающих миги истории приспособлений, было больше, чем людей.

Выносится Евангелие. Священник зычно, протяжно читает, как поёт: «Фавор и Ермон о имени Господа возрадуются». То есть исполнилось пророчество псалмопевца Давида. Уже, к прискорбию, заметил, что и на паперти, новосозданном алтаре, ходят операторы и фотографы, снимая. Что же делать, где-то же будут смотреть их работу и завидовать нам, участникам ночной службы Преображения Господня.

В Москве три часа ночи, здесь два. Крепкие помощники священников прокладывают дорогу для выноса двух чаш. Возглашение и поминание Иерусалимского патриарха и нашего святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия. «Символ веры». Взлетание и опускание белого покрывала – воздуха над чашами, призывание Святого Духа на нас, грешных.

Небо совсем потемнело, звёзды исчезли. Молящиеся всё чаще поднимают головы, глядят вверх, ждут схождения облака.

– Мир всем, – раздаётся по-русски.

– И духови Твоему, – отвечает хор монахинь из Горненского монастыря.

И вот уже: «Благодарим Господа», и вот уже: " Святая Святым ". Но нет никакой возможности упасть в земном поклоне. Но надо. Да, вот они, запахи земли, травы и особенно полыни.

Началось на виду у всех причащение священников. Их более тридцати. Пробиваются через людей матери и отцы со спящими на руках младенцами. Продираются интернациональные простоволосые женщины и женщины в шляпах. Конечно же, и я пробиваюсь. На меня так сильно давят сзади, что я невольно напираю на впереди идущих. Женщина в брюках поворачивает ко мне гневное лицо и кричит: «Пиано, пиано!» Видимо, итальянки, видимо, требуют, чтобы я сдерживал напор толпы. Но где же наши белые платочки, наши паломницы? Стараюсь попасть к своему батюшке.

Выносятся чаши, не менее десяти. К микрофону выходит женщина-гречанкав чёрном платье и сильным, красивым голосом поёт молитву: «Мария, Матерь Божия». К ней присоединяется мужчина. Люди, многие, подпевают. Все то и дело смотрят в небо, вздымают к нему руки. В руках иконы, кресты. Это ожидание облака. Зажигаются свечи.

Слава Богу, причащаюсь. Отдаюсь на волю толпы. Меня выносит к хоругвям и большим иконам, у которых жестяные ящики для горящих свечей. Зажигаю и я свою, белую, от Гроба Господня. Другую держу в руках. Пламя бьётся на ветру, но не гаснет. Замечаю, что напряжение ожидания усилилось. Тут много тех, кто не первый раз на ночной службе Преображения на Фаворе. Смотрят не совсем на восток, а примерно на северо-восток. Небо совсем чёрное, ни одной звёздочки. Показалось, что разглядел одну, но она исчезла, потом снова появилась. Потом появилась над храмом. Я подумал – самолёт мигает, но, скорее, это были звёздочки, закрываемые высоко бегущими облаками. Ещё увидел блёстки света, но решил, что это вспышки фотографов.

Люди закричали вдруг, вздымая руки, полетели в воздух платки и шляпы. Я почувствовал свежесть и прохладу. Но тут вот что надо объяснить. Ведь я сельский уроженец, много раз мальчишкой встречал рассвет на реке, на лугах, в ночном. И, конечно, под утро всегда становилось свежее и холоднее. Так и тут я подумал, что это утренняя прохлада. Но здесь же был не север, это же Палестина, тут жарко даже ночью, тем более в августе, когда Преображение. А это и было облако, сошедшее на Фавор.

Начался Крестный ход вокруг храма. Обошли трижды, поспевая за хоругвями и иконами. Я шёл с нашими паломниками с общей молитвой: «Величит душа Моя Господа и возрадовался дух Мой о Бозе, Спасе Моем». Также пели: «Честнейшую Херувим». И, конечно: «Царице моя Преблагая, надеждо моя Богородице…» Девочка, закутанная матерью в одеяло, семенила рядом и спрашивала: «А Боженька придёт?»


Открыли храм. Люди кинулись к чудотворной иконе. Около неё разливали освящённое масло. В большой чаше по поверхности масла плавала коробочка, в которой горел тоненький фитилёк. Запахи ладана и жасмина.

Я немного расстроился от того, что прозевал схождение облака, но вскоре общее состояние радости и молитвенности воскресило мой дух, да ещё тем более монахиня, наливавшая масло и заметившая, что у меня нет никакой посудины, дала мне целую бутылочку, спросив: «Русский?»

Могу сказать, что я несомненно видел благотворные перемены в людях. Пусть малое, но преображение свершилось. Я видел, как люди, самые разные, улыбались друг другу, старались сказать что-то приятное. Не случайно же я встретил вдруг итальянку, которая в толпе поворачивала ко мне гневное лицо и кричала: «Пиано, пиано!» Мы разулыбались друг другу как самые родные.

– Но пиано, форте, синьора, форте! – сказал я, израсходовав треть своих запасов итальянского языка.

Она отлично поняла, засмеялась:

– Уи, уи, форте, грацие, синьор! Форте! Аллегро!

Уже слышно было, как взрёвывали моторы машин и автобусов, как высоко и нервно раздавались писки сигналов заднего хода. Стремительно пустело. Я ещё обошёл вокруг храма. У алтарной его части не было прожекторов, и открылись звёзды. Вот ты где, Большая Медведица! Что ж ты проспала всю ночь, а тут у нас такой был праздник. Вот и Полярная звезда. Глядел на неё и от неё чуть вправо по направлению к Москве, к России. Конечно, в Сибири уже идёт служба, уже горят свечи в алтарях, уже батюшки на Проскомидии читают записочки о здравии и упокоении и вынимают частицы из просфор, готовясь к литургии. Солнце, идущее с востока, помогает освещать землю, но ведь главный свет – это свет Божий в душе. Он всем даётся при Крещении, и мы сами его затмеваем в себе. Но вот видел же я сегодня, как много его таится во всех нас и как его открывает молитва. Только бы постоянно помнить о Господе. Вот как постоянна в небе очень русская Полярная звезда. Все прочие крутятся, а она недвижима. И во времена апостолов так же прочно держала она небесный свод.

И тут, будто подтверждая мои мысли, воссияла во все небо молния и прогремел гром. И, что важно сказать, такое грозное явление никого не испугало, а вызвало общую радость.

– Холидей, холидей! – кричала женщина, вскидывая к небу руки. Широкие чёрные рукава падали к плечам. – Холидей!

И ещё увидел, как беззвучно, уже без грома, вдоль кипариса метнулось широкое оранжевое пламя. Группа украинских паломников дружно запела: «Спаси, Христе Боже».

Посмотрев на часы, я понял, что ещё могу успеть спуститься с Фавора пешком. Дойду же за два часа. Вниз всё-таки. Как раз встретил знакомую паломницу из группы. Поздравили друг друга с причастием, с Преображением.

– Матушка сказала, что можно быть внизу даже к шести. Едем в Назарет, а там церковь Благовещения откроют в семь. Это же рядом.

Да, впереди у нас была радостная, счастливая поездка: в Назарет, на Иордан, в Тивериаду, на её русский участок, монастырь святой Марии Магдалины-мироносицы. И вот, казалось бы, прошла ночь без сна и накануне был тяжёлый день, а усталости как не бывало. Я сказал паломнице, что пойду сам, чтоб не тревожились.

А ещё многие паломники оставались на утреннюю службу, их было много, спящих на тёплой земле. Выбрался за ограду. И где эти сотни машин, которые гигантским железным стадом паслись на трассе? Где они сейчас несутся по рассветным дорогам, везя радостную весть о схождении на Фавор светлого облака и Божественного огня?

Я всё продолжал размышлять про то, как же велика Божия милость к нам, если каждое утро над нашими полями и лугами, в наших лесах, на просторных полянах появляется утренний туман. Есть неизъяснимое волнение, когда его белизна укрывает землю, и есть ликование, когда первые лучи солнца румянят это покрывало и потихоньку снимают его. И этот восторг, когда босыми ногами бежишь по светлой росе, по этой влаге, пришедшей с небес. Падали звёзды. В детстве у нас было поверье, что если успеть загадать желание, пока падает звезда, то оно исполнится. Я никогда не успевал проговорить желание, только успевал сказать одно слово: «Люблю». Но и его хватило на всю жизнь.

Долго-долго шагал я, стараясь идти не по асфальту, а по земле. Далеко, к Иордану и за него, светились огни деревень и городов. Они были как драгоценности на чёрном бархате. И их всё прибавлялось. Наступало утро, люди просыпались. Запели петухи. Так громко, будто пели рядом. Закричал муэдзин. Петухи потрясённо замолчали. Потом, переждав крики муэдзина, снова заголосили.

Шёл, дышал горным воздухом Фавора и вспоминал прочитанное о нём в дореволюционном издании: о равноапостольной царице Елене, построившей здесь три церкви: во славу Спасителя и пророков Моисея и Илии. Вспоминал о том, что нашествие крестоносцев отдало Фавор католикам, а нашествие сарацин превратило церкви в развалины. Вспоминал о великом подвиге старца Иринарха, до пострижения монаха Леонида. Ведь это он фактически один воздвиг православный храм Преображения. А сколько было препятствий! Даже, Бог ему простит, от иерусалимского патриарха. Но так велик был старец, так дивны его чудотворения, что он всё преодолел. Иринарх был ученик знаменитого старца Паисия Величковского и, в свою очередь, воспитал из своего ученика Нестора, также высочайшего подвижника. Вспоминал и начальника Русской миссии архимандрита Антонина Капустина, много свершившего для Фавора. Вспоминал пожертвования русских великих князей и царей. Также надо сохранить для истории имя русской женщины Ольги Кокиной, на средства которой была создана колокольня.

Также читал и о том, что раньше буйство веселья было поэнергичней. Разогретые ликёрами и водкой ракией, приехавшие устраивали стрельбу, танцы, пляски, пение и как следствие – драки. Так что сегодняшняя ночь была очень спокойной.

Уже совсем засиял день. Я поднял голову, оглянувшись на Фавор. Гора стояла во всей своей утренней красе. Русские паломники сравнивали Фавор со стогом, только не из сена смётанным, а созданным Господом на мраморе и граните, укрытым зеленью и цветами, осенённым дубами и кипарисами. И многими плодовыми кустами и деревьями. Ведь праздник Преображения – это ещё и освящение плодов земных. Приносится виноград, который, преобразованный в вино, затем преобразуется в таинстве Евхаристии в Кровь Христову. Священник возглашает: «Благослови, Господи, этот новый плод лозы, который Ты благоволил благорастворением воздуха, каплями дождя и тишиною времени достигнуть зрелости. Да послужит вкушение этих плодов в веселие нам. И удостой нас приносить их Тебе, как дар очищения грехов, вместе с священным Телом Христа Твоего».

На Фаворе Господь явил нам свою Божию сущность в силе и славе. Явил свет просвещающий и спасающий. И это «якоже можаху», то есть сколько могли, вместили ученики. И им так уже не хотелось в дольний мир горя и слёз. Но Спаситель пошагал к людям.

До входа в Иерусалим, до Распятия оставалось сорок дней.