Русское духовное присутствие в Святой Земле в XIX - начале XX в

Иерусалим и Святая Земля занимают особое, исключительное место в структуре библейского космоса, а значит, и в сакральной географии всего христианского человечества.

Обращаясь к истории Ближнего Востока, мы сразу сталкиваемся с необходимостью анализа различных историко-культурных и историко-дипломатических напластований, отложившихся, подобно геологическим периодам, на этом древнем стыке вер и культур. Многие народы на протяжении многовековой истории старались оставить и умножить свой вклад в духовную и материальную сокровищницу Святой Земли, утвердить в «центре мира» более или менее явственные знаки своего политического и культурного присутствий. К Византийским, арабским, сельджукским, крестоносным и прочим пластам присоединяется со временем, все более значительный пласт русских православных влияний.

«Русской Палестиной» по нраву называется уникальный феномен, который состоит материально из сложной инфраструктуры русских храмов, монастырей, земельных участков и подворий, собранных и. созданных во второй половине XIX — начале XX веков на русские деньги, трудом и энергией деятелей российского Государства, Церкви и культуры. Наш долг сегодня — сохранить и укрепить этот важнейший островок отечественной духовности и культуры в мире, способный служить лучшей «визитной карточкой» новой России в мировом сообществе.

При этом, приходится констатировать, исследование российского присутствия, в Святой Земле и на Ближнем Востоке не заняло до сих пор подобающего места в отечественной исторической науке. В историографии вопроса мы имеем лишь немногие публикации, в основном дореволюционные, то есть в значительной степени устаревшие, и преимущественно церковных авторов. Сложность изучения вопроса в трудах светских (особенно советских) историков связана с тем, что анализ политического российского присутствия в регионе в данном случае принципиально не может осуществляться без учета всей совокупности церковно-исторических реалий. И, напротив, недостатком многих церковно-исторических работ, как прежних, так и современных, является недоучет или невозможность учета в рамках конфессионального обсуждения проблематики, связанной с трудным и противоречивым взаимодействием церковных и Государственных структур императорской России (Святейшего Синода и МИД, дипломатии и коммерции, имперской политики и духовного просветительства). Огромная источниковая база российско-ближневосточных отношений, в том числе церковно-дипломатических, опирающихся на глубокую историческую традицию связей Русской Православной Церкви и православных патриархатов Востока, еще ждет своего исследователя. Последующий анализ русского присутствия в Святой Земле построен на привлечении крайне мало или вовсе неиспользованных документов Архива внешней политики Российской Империи (АВП РИ), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ) и других хранилищ. Наиболее существенный массив материалов содержится в Архиве внешней политики: документы так называемого Греческого стола (ф. 142, оп. 497), связанные с деятельностью генерального консульства и Русской духовной миссии в Иерусалиме, Императорского православного палестинского общества, Антиохийского и других восточных патриархатов; Турецкого стола (ф. 149, Оп. 502), включающего документы Константинопольского посольства, Бейрутского генконсульства, Яффского вице-консульства. Особый интерес представляет так называемый фонд РИППО, содержащий наиболее полные материалы по истории Палестинского комитета (1859-1864), Палестинской комиссии при Азиатском департаменте МИД (1864-1889) и, разумеется, Императорского православного палестинского общества (1882-1918). Одно лишь аналитическое описание корпуса относящихся к теме источников потребовало бы нескольких томов. Комплекс документов, впервые публикуемых нами в настоящем издании, может стать в этом смысле источниковедческим прологом, началом новой документальной серии.


Возникновению Русской духовной миссии в Иерусалиме в середине прошлого столетия, а следовательно, начальному этапу планомерного утверждения российских церковных и дипломатических структур в Святой Земле, предшествовала многовековая история теснейших и глубочайших русско-палестинских религиозных и духовно-культурных связей.

Вскоре после крещения Руси (первым русским митрополитом, возглавившим Русскую Церковь в 988 г., был, напомним, святой Михаил Сирин, т. е. сириец) одно из первых посольств, согласно Никоновской летописи, было направлено князем Владимиром в Иерусалим. Столетием позже, сразу после освобождения Святой Земли крестоносцами, мы встречаем здесь игумена Даниила, который со своей иноческой дружиной исходил в 1106–1107 гг. Палестину, затеплил лампаду у Гроба Господня «от имени всех князей русских» и первым из наших соотечественников описал в своем замечательном «Хождении», среди прочих виденных чудес и достопримечательностей, таинство схождения Благодатного Огня в Великую субботу¹.

Необходимо подчеркнуть, что с самого начала отношения строились таким образом, что русские православные люди не только черпали полной мерой благодатные впечатления и молитвенное вдохновение Святой Земли, не только воспринимали и осваивали богословский, литургический и аскетический опыт обителей и храмов Палестины, но и щедрой рукой помогали каждой из древних церквей.

Со времени «великих Иванов» — Третьего и Грозного — в Москву, что ни год, являются за «милостыней» посольства из Иерусалима, Антиохии, Александрии, с Синая и Афона. Учреждение русского патриаршества в 1589 г. поддерживалось древними патриархатами Востока также и с практической целью — обрести мощного союзника и поддержку православию на Востоке в лице развивающегося Московского Государства. Сразу после Смутного времени, в 1619 г., приезжает в Москву Патриарх Иерусалимский Феофан, чтобы участвовать в поставлении Патриарха Московского и всея Руси Филарета, а на обратном пути, в Киеве, он способствует восстановлению церковной иерархии для православного населения Украины, оставшегося без духовного руководства после Брестской унии, навязанной католиками народу Западной Руси в 1596 г. Решающая роль принадлежит иерархам Иерусалимской Церкви в реформе Патриарха Никона, как и в последующей истории русской церковной книжности².

XVIII век с его рационалистическим характером привносит момент упорядочения в древние церковно-политические связи. Говорят, Петр Великий одно время хотел вообще ни много ни мало «перенести» Гроб Господень³ в Россию. В 1725 г. в смете Святейшего Синода появляются «отдельной строкой» так называемые палестинские штаты. Серия русско-турецких войн заставляет Порту признать за Россией право быть гарантом православного населения Османской империи.

Как сказано в одной из статей Кючук-Кайнарджийского мирного договора от 10 июля 1774 г., «Блистательная Порта обещает твердую защиту христианскому закону и церквам оного» (статья 7). Восстанавливаются и полузабытые паломнические маршруты. «Как духовным, так и светским Российской Империи подданным да позволяется свободно посещать святой град Иерусалим и другие места, посещения достойные» (там же, статья 8)⁴.

Ближний Восток занимал серьезное место во внешнеполитических планах императрицы Екатерины II, справедливо считавшей себя наследницей и продолжательницей дела Петра Великого. Это стало ясно уже со времени первой средиземноморской экспедиции российского флота под командованием А. Г. Орлова. Но и до русско-турецкой войны 1768–1774 гг. идея освободительного движения на христианский Восток носилась в воздухе. Сохранился рассказ о том, как фельдмаршал Б. К. Миних, почитаемый императрицей как хранитель петровских традиций, однажды на торжестве тезоименитства цесаревича Павла Петровича высказал имениннику пожелание: «Я желаю, чтобы когда великий князь достигнет семнадцатилетнего возраста, я мог бы поздравить его генералиссимусом российских войск и проводить в Константинополь, слушать там обедню в храме Святой Софии. Может быть, назовут это химерою. Но я могу на это сказать только то, что Великий Петр с 1695 г., когда в первый раз осаждал Азов, и вплоть до своей кончины не выпускал из вида своего любимого намерения — завоевать Константинополь, изгнать турок и татар и на их месте восстановить христианскую Греческую Империю»⁵.

В конце 1770-х — начале 1780 гг. императрица формулирует свой так называемый Греческий проект уже и на собственно дипломатическом уровне. Первым шагом стало наречение родившегося 27 апреля 1779 г. второго внука Екатерины II византийским императорским именем Константин. В честь рождения великого князя была отчеканена специальная монета с изображением Софийского собора в Константинополе и Черного моря со звездой над ним⁶. Проект обычно рассматривается в литературе в рамках балканской политики Екатерины. Основные его документы («Мемориал по делам политическим» А. А. Безбородко, будущего канцлера, сентябрь 1780 г.; письмо Екатерины II австрийскому императору Иосифу II от 10 сентября 1782 г.) говорят о «совершенном истреблении Турции и восстановлении древней Греческой Империи в пользу младшего великого князя»⁷. В письме Иосифу II императрица высказывала уверенность, что «его императорское величество не откажется помочь мне в восстановлении греческой монархии на развалинах павшего варварского правления, ныне здесь Господствующего, при взятии мною на себя обязательства поддерживать независимость этой восстановленной монархии от моей»8.

Кайзер в письмах от 13 ноября 1782 г. и от 11 января 1783 г. высказал принципиальное согласие с Греческим проектом, оговорив прежде всего собственные геополитические интересы и подчеркнув политическую сложность осуществления замысла. На этом переписка по данной теме иссякла. И в литературе встречаются суждения, будто «иссяк» и сам проект. Это не совсем точно. Во-первых, время от времени рецидивы «царьградской темы» всплывали в придворном окружении и позже. Так, в 1787 г., во время триумфальной поездки Екатерины, в сопровождении австрийского кайзера, в Новороссию и Крым, августейшие путешественники в Херсоне проехали под аркой с многозначительной греческой надписью: «Дорога в Константинополь». Суворову было поручено «на всякий случай» прикинуть план константинопольской операции. Во-вторых, «проект» с самого начала выходил за рамки узко понимаемой «балканской политики», представляя собой, если можно так сказать (по аналогии с европейскими войнами за «испанское», «баварское» и всякое иное наследство), неосуществленную «войну за византийское наследство». Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ведь и с точки зрения филологической, если присмотреться к контексту употребления термина «греческий» в бумагах Екатерины, станет ясно, что Ргоjесt Grecque можно также сопоставлять с ее самообозначением Chef de l`Eglise Grecque («Глава Церкви Греческой»). Понятно, что Екатерина считала себя главой не «Греческой» (то есть Элладской) Церкви. Для нее слово «греческая» было синонимом слова «православная». Именно в этом смысле императрица пишет Вольтеру 3 марта 1771 г.: «Как добрый католик, скажите своим единоверцам, что Греческая Церковь при Екатерине II не желает зла ни Церкви Латинской, ни какой-либо другой. Греческая Церковь только обороняется»⁹.

Аналогично, и в терминах «Греческого проекта» речь шла в широком смысле о новой концепции русской внешней политики на Православном Востоке — как сказали бы дипломаты сегодня, о направлении «Петербург—Константинополь—Иерусалим». Поэт Г. Р. Державин в оде «На взятие Измаила» (1790) был, быть может, ближе к правильному пониманию сокровенных замыслов восточной политики Императрицы, когда призывал ее

Очистить Иордански воды,
Священный Гроб освободить,
Афинам возвратить Афину,
Константинополь — Константину
И мир Афету водворить.

Так что возникновение первого русского консульства на Ближнем Востоке (в Бейруте, в 1785 г.) следует рассматривать в одном ряду с другими внешнеполитическими мероприятиями российского правительства (открытие консульств и вице-консульств в городах и портах Османской империи).

Император Александр I продолжил в известном смысле «мистику» восточной политики своей бабки. 14 сентября 1815 г. в Ахене был заключен, как известно, Священный Союз между монархами России, Австрии и Пруссии — специально в день Воздвижения Креста Господня. Император хотел как бы сказать, что интересы христианских монархий «скрещиваются» в центре мира — у Креста Господня, в Иерусалиме.

В официальных донесениях русского посла в Константинополе, барона Строганова Александр I именуется «августейшим покровителем» Восточной Церкви¹⁰. По его инициативе в конце 1819 г. на Ближний Восток был направлен статский советник Д. В. Дашков, в то время второй советник императорского посольства в Константинополе. Ему было дано поручение обследовать наше консульство и, посетив под видом простого путешественника Иерусалим, собрать там «обстоятельнейшие сведения, в коих посланник (имеется в виду барон Строганов) имеет надобность, дабы вместе с французским послом в Константинополе приступить к окончательному распоряжению по делу о Святом Гробе Господнем». К Дашкову был прикомандирован художник А. В. Воробьев, академик живописи, который должен был отправиться также в качестве частного лица и снять под величайшим секретом план храма Воскресения.


В то время, как известно, русское внешнеполитическое ведомство уже возглавлял К. В. Нессельроде, назначенный на этот пост Александром I в 1816 г. Дашков прибыл в Яффу в августе 1820 г. и выполнил возложенное на него поручение. Есть сведения, что художник Воробьев позже получил за свою часть задания орден святой Анны.

40-е гг. XIX столетия стали решающими для формирования современной системы русско-палестинских церковных связей. В этот период все настойчивее обращают свои взоры к Иерусалиму и Ближнему Востоку великие державы Запада, маскируя нередко политические намерения религиозными интересами. В 1841 г. в Иерусалим назначается англиканский епископ из Лондона, в 1846-м — «латинский патриарх» из Рима. В аналогичном положении находилась Сирия, где Антиохийская Православная Церковь также подвергается в рассматриваемый период натиску католических и протестантских проповедников.

Очевидно, восточные патриархи для успешного противостояния инославной пропаганде и прямой униатской опасности остро нуждались в поддержке православной России. При этом проблема русского присутствия на Востоке была из разряда сугубо деликатных. Нужно было не только противостоять в дипломатическом и культурном соперничестве европейским державам, не только подтверждать постоянно словом и делом перед турецкими властями отсутствие с русской стороны каких-либо империалистических поползновений, но и строго блюсти церковно-каноническую норму отношений с древними патриархатами. Любой неосторожный, хотя и вполне доброжелательный по намерениям жест легко мог быть истолкован обидчивыми греками как вмешательство в дела иной автокефальной церкви.

При этом, подчеркнем, Россия никогда не рассматривала Палестину или Сирию как плацдарм колониальной агрессии, предмет каких-либо военно-политических амбиций. Никакая ухищренная аргументация послов Римского Престола, Германской империи, других держав, — а мы знаем со времен великого князя Ивана III немало таких дипломатических попыток, — ни разу не смогла завлечь Московское княжество, как затем и Московское царство, и Российскую Империю, на путь «крестоносных» или иных геополитических авантюр.

Последняя подобная попытка (предложение прусского короля об установлении «протектората пяти держав» — Англии, Франции, Пруссии, Австрии и России — над Святой Землей, с размещением в Иерусалиме соответствующих, как мы бы их теперь назвали, «сил быстрого реагирования») была решительно отвергнута в 1841 г. русским правительством (ноты МИД от 20 и 25 февраля и 12 марта 1841 г.).

1 марта 1841 г. обер-прокурор Святейшего Синода граф Н. А. Протасов в докладе императору Николаю I писал: «Преосвященный Воронежский (архиепископ Антоний (Смирницкий). — Н.Л.) уведомляет, что приходящие по возвращении из Иерусалима поклонники Гроба Господня все вообще, с чувством соболезнования, повествуют о бедственном положении, в каком находится сия святыня, и вместе о затруднениях, с какими сопряжено пребывание в Иерусалиме соотечественников наших, не имеющих там никакого постоянного пристанища»¹¹. Преосвященный предлагал учредить в Иерусалиме для русских паломников странноприимный дом, используя для этого «ныне почти стоящий впусте» Крестный монастырь¹², где пребывал бы «православный архимандрит из россиян с двумя или тремя монашествующими» для отправления славянского богослужения для паломников. «Кроме богослужения, архимандрит мог бы быть употребляем для передачи приношений, доставляемых из России в пользу Гроба Господня, которые могли бы быть обращаемы и в пособие приходящим туда российским поклонникам».

К появлению доклада был, разумеется, причастен неслучайно упомянутый в нем известный синодальный деятель и духовный писатель А. Н. Муравьев, совершивший первое свое путешествие в Святую Землю в 1830 г. Его книга «Путешествие ко Святым местам», вышедшая первым изданием два года спустя и выдержавшая в последующие 15 лет пять изданий, оказала большое влияние на формирование в русском обществе живого заинтересованного отношения к судьбам Святой Земли¹³.

13 июня 1842 г., т. е. почти через полтора года после записки Протасова, вице-канцлер граф К. В. Нессельроде представляет императору программу крайне осторожных по характеру российских церковно-дипломатических мероприятий. В Иерусалим, по предложению главы российского внешнеполитического ведомства, должен быть направлен архимандрит (для сравнения: Англиканская Церковь, как мы видели, посылает туда епископа, а Католическая «патриарха»), который, по инструкции, даже не является официальным представителем, а едет как частное лицо и к тому же инкогнито.

По обычному порядку доклад Нессельроде с царской резолюцией был переписан и направлен в Святейший Синод «для зависящего, в чем следует, исполнения». 26 июня Синод «признал полезным возложить исполнение означенного высочайше одобренного предположения на находящегося при миссии нашей в Вене архимандрита Порфирия Успенского».

Большой удачей надо признать, что для этой цели был избран архимандрит (впоследствии епископ) Порфирий (Успенский) — не только «по довольному им знанию греческого языка и по опытности в обращении с заграничными единоверцами нашими», как представлял Синод, но и как человек особой духовной широты, выдающийся византинист и востоковед, историк и археолог, книголюб и бессребреник¹⁴.

На первый раз он провел в Иерусалиме около восьми месяцев — достаточно, чтобы разобраться в местных делах, войти в доверие к Святогробскому братству, в ведении которого находятся, как известно, не только Храм Гроба Господня, но и все епархии и монастыри Палестины. Подробный отчет был представлен архимандритом 6 января 1845 г. по субординации константинопольскому послу — Порфирий был в двойном подчинении: МИДа и Синода.

Главным в его отчете был вывод о насущности создания в Иерусалиме духовной миссии как постоянного представительства Русской Церкви при патриархатах Востока. После еще двух лет дипломатических формальностей и министерских проволочек доклад об учреждении миссии, представленный императору по-прежнему не Синодом, а все тем же Нессельроде, был утвержден резолюцией Николая I от 11 (23) февраля 1847 г. Эту дату Церковь и отмечала в 1997 г. как день рождения миссии¹⁵.

Граф Н. А. Протасов, как и в прошлый раз, направил копию записки с царской резолюцией: «Быть по сему» членам Синода для исполнения. 31 июля 1847 г. последовал указ Святейшего Синода на имя митрополита Санкт-Петербургского Антония (Рафальского), в ведении которого находились по положению зарубежные миссии и церкви. Данный указ впервые, кажется, называет основываемое учреждение «Российской духовной миссией в Иерусалиме»¹⁶

Для турецких властей, впрочем, это по-прежнему никакая не «миссия», а «архимандрит, находящийся в Иерусалиме не в качестве русского настоятеля, но в качестве поклонника, снабженного дозволением и формальной рекомендацией от русского духовного начальства»¹⁷.

В феврале 1848 г. первый состав миссии — архимандрит Порфирий в качестве начальника и иеромонах Феофан (Говоров) (в будущем великий богослов, причтенный к лику святых Русской Церкви) в качестве его помощника с несколькими послушниками прибыл в Иерусалим.

Православие в Палестине, особенно арабская православная паства, составлявшая дискриминируемое греками большинство в Патриархате, нуждалось в серьезной материальной и моральной поддержке. При содействии Порфирия Патриарх Кирилл открывает греческо-арабское училище при Крестном монастыре и назначает начальника русской миссии эфором (попечителем) всех патриарших учебных заведений¹⁸. Была создана также типография для издания книг для православных арабов¹⁹.

Деятельность первого состава РДМ продолжалась до начала Крымской войны. Мало кто, кроме историков дипломатии, знает сегодня, с чего собственно начался конфликт. В 1852 г. турецкие власти в угоду и под нажимом французской дипломатии передали католикам принадлежавшие православным ключи от храма Рождества Христова в Вифлееме. Из-за этих-то «ключей к Вифлеему» и разразился общеевропейский военно-политический кризис, который некоторые из историков склонны даже называть «первой мировой войной». Разумеется, конфликт имел глубокие политические и экономические причины. Но ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов и духовного, церковно-политического аспекта. В. Н. Хитрово, умный и проницательный историк русской политики в регионе, один из создателей Православного палестинского общества, не без основания с горечью скажет впоследствии, что «развалины нашего многострадального Севастополя были ответом на вопрос: кому владеть ключами Вифлеемского храма»²⁰. Или, иначе говоря, были платой России за интересы православия на Ближнем Востоке.

Военные и политические результаты кампании, заставившие правительство Александра II приступить к осуществлению обширной и серьезнейшей программы реформ в социально-экономической и духовной жизни России, не могли не коснуться и положения дел в Палестине. Теперь в Петербурге куда глубже осознали значение Святой Земли в общем контексте Восточного вопроса, который не случайно писался в русской дипломатической традиции с большой буквы. В Иерусалиме в 1858 г. создается отдельное российское консульство (с 1891 г. генеральное), при том, что ранее всеми русскими делами по Сирии и Палестине ведал консул в Бейруте, в Петербурге в 1856 г. РОПИТ (Российское общество пароходства и торговли) — для организации постоянных паломнических рейсов из Одессы в Яффу, а в 1859 г. — специальный Палестинский комитет, председателем которого назначается брат Государя великий князь Константин Николаевич. Тем самым статусу комитета придавался экстраординарный, надправительственный характер.

Этому предшествовало посещение Иерусалима великим князем с супругой и малолетним сыном в апреле—мае 1859 г. — первое паломничество в Святую Землю членов императорского дома. Любопытно отметить, что и великому князю Константину пришлось буквально «прорываться» в Святую Землю сквозь неоднократные запреты и отказы, как всегда, не в меру осторожного российского МИД²¹. Собственно с этого момента — с весны 1859 г. — открывается подлинная летопись присутствия России в Палестине. Великий князь осмотрел и одобрил приобретенную к тому времени в Иерусалиме первую русскую земельную собственность: так называемое Русское место возле Храма Гроба Господня (нынешнее Александровское подворье) и большой участок к северо-западу от Старого Города, который арабы и сейчас называют «Москобия».

На этой территории и разместилась Русская духовная миссия. Здесь возникнут со временем подворья, составившие ядро российских иерусалимских недвижимостей — Елизаветинское (для мужчин-паломников) и Мариинское (для женщин), позже также Николаевское (1906 г.). Здание миссии принадлежит Русской Церкви по сей день (правда, теперь большую часть его «арендует» Мировой суд Израиля). Решено было также поднять иерархический статус миссии, сделав ее начальником духовное лицо в архиерейском сане. Им стал в 1857 г. Кирилл Наумов (1823–1866 гг.), епископ Мелитопольский, доктор богословия²².

К сожалению, ни сотрудники российского консульства в Иерусалиме, ни влиятельные члены Святогробского братства не были готовы к правильному и спокойному восприятию изменившегося статуса начальника миссии. В результате непреодолимых трений, зависти и подозрений епископ Кирилл после шести лет успешной работы был отозван из Иерусалима. Ему на смену назначается образованный и энергичный архимандрит Леонид (Кавелин), питомец знаменитой Оптиной пустыни, в прошлом — гвардейский офицер, в будущем — известный церковный историк и археограф, автор множества ученых публикаций, в том числе одного из лучших в прошлом столетии путеводителей по Иерусалиму²³. Но принципиальность, последовательность и независимость, даже резкость характера вскоре делают и его реrsоnа non gratа — сначала в кругу русского консула, а затем, в результате интриг и происков, и в глазах святогробских греков. В 1865 г. в Святой Град прибыл (сначала в качестве и. о.) четвертый и, пожалуй, наиболее известный из начальников РДМ — архимандрит Антонин (Капустин).

Прежде чем перейти к характеристике этого выдающегося деятеля РДМ, скажем несколько слов о причинах тех сложностей и ненормальностей в жизни миссии, которые привели к указанным выше конфликтам и нестроениям. Дело в том, что, по справедливому мнению историков, работа миссии с самого начала оказалась затруднена системой «двойного подчинения», о которой говорилось выше в связи с первой палестинской командировкой Порфирия Успенского.

Политика России на Ближнем Востоке, как, вероятно, всякая «православная политика», сопряжена была с неразрешимым, видимо, в реальной истории парадоксом. Практически с самого начала, со времен Владимира Красного Солнышка и игумена Даниила, русское присутствие в Святой Земле осуществлялось как преимущественно и прежде всего державная, Государственная инициатива. Так было во времена крестоносцев, так было при Иване III и Иване Грозном, так было при Екатерине II.

Мы нарочно подробно остановились выше на обстоятельствах и специфике самого процесса учреждения РДМ в Иерусалиме. Анализ документов заставляет признать неоспоримый факт: и в данном случае инициатива исходила из Государственных, державных структур — прежде всего внешнеполитического ведомства. Не странно ли, что выразителем русской всенародной православной заботы о святыне Гроба Господня и о российских естественных духовных и геополитических интересах в регионе был вообще не русский и не православный человек, а лютеранин Карл Васильевич Нессельроде. Ни в коем случае не хочу и не могу присоединиться к тем, кто с легкой руки полемистов прошлого столетия пытается представить эту фигуру как однозначно отрицательную, чуть ли не антирусского «агента влияния». Дело совсем не в этом. Российский МИД, будучи закономерным орудием внешней политики Империи, даже в условиях его возглавления людьми не русскими и не православными, доблестно осуществлял защиту наших национальных и духовно-конфессиональных интересов на Ближнем Востоке, как и в других регионах. В этом и проявлялись сила и обаяние России — наследницы Византии²⁴.

Более того, не случайно Палестинский комитет, о котором мы говорили, возглавлял великий князь Константин Николаевич — не только потому, что был он верующим человеком, почитателем Святых мест, но и потому, что был в должности генерал-адмирала главой Военно-Морского ведомства. Именно при Морском министерстве служили и молодые энергичные порученцы великого князя — упомянутый «Мансур-паша» и будущий основатель Православного палестинского общества В. Н. Хитрово. «Партия Мраморного дворца», как называли в канун реформ круг соратников Константина Николаевича, включала наиболее образованных и дальновидных людей Империи. Интересы России и православия в мире были для них неразрывными и приоритетными.

Но беда состояла в том, что и духовная жизнь, и внутренняя и внешняя деятельность Русской Церкви были скованы и нередко изуродованы вполне неканоничной системой отношений Церкви и Государства, мертвящей нормой регламента, подчинявшего духовное светскому, все стороны религиозной жизни — Государственной, вплоть до полицейской, опеке. История Русской духовной миссии в Иерусалиме является в этом смысле почти уникальным опытом борьбы наиболее выдающихся русских церковных деятелей на Востоке с «системой», как говорил архимандрит Антонин. Как вся Церковь находилась в подчинении у бюрократического аппарата православной империи, так и миссия была в глазах некоторых чиновников российского МИД на Ближнем Востоке вполне бесправным и едва ли нужным придатком светских дипломатических структур.

Судьба епископа Кирилла сложилась, как известно, трагически. Он был без суда и следствия смещен со своей должности и отправлен в Казань настоятелем одного из монастырей — практически в ссылку. При этом, не зная за собой никакой вины, Кирилл не согласился с решением Синода, основанным на клевете и недобросовестной подтасовке фактов. История Кирилла Наумова в XIX столетии сопоставима по сути с историей Арсения Мацеевича столетием раньше.

Как писал историк Палестинского общества А. А. Дмитриевский, «первые наши деятели на Ближнем Востоке — преосвященные Порфирий и Кирилл — если и не достигли тех положительных и осязательных результатов, какие от них вправе было ожидать Отечество имея в виду их таланты и характеры, то все же благодарные преемники их, мы уверены, всегда помянут их добрым словом признательности и не забудут, что эти деятели сошли со сцены не по своей вине»²⁵.

Аналогично конфликт с консульством привел к удалению и Иерусалима талантливого и многообещавшего архимандрита Леонида (Кавелина)²⁶. К счастью, благодаря уверенности в его правоте прямой поддержке со стороны Филарета (Дроздова), архимандрит Леонид в отличие от своего предшественника не стал трагической жертвой в столкновении со светскими властями.

Зерно будущей конфликтной ситуации было заложено еще и тем, что полное и практически бесконтрольное заведование строительством русских храмов и странноприимных домов в Иерусалиме было возложено в 1859 г., в обход и миссии, и Синода, на вполне светский по характеру Палестинский комитет.

В результате на фоне постоянной, большей частью молчаливой, но не менее упорной борьбы со светским засильем в церковных делах, Русская духовная миссия должна была также противостоять нараставшей в российском обществе тенденции коммерциализации. Б. П. Мансуров так прямо и говорил: «Интересы нашего правительства на Востоке совпадают с выгодами РОПИТ, и сие последнее может служить лучшим и вернейшим орудием для исполнения того, что требуют достоинство и польза Русской Церкви». Для этого, по мнению автора, «человека молодого, исполненного ума, быстрых соображений и осторожности»²⁷, обществу необходимо «создать новые источники для приобретения денежных средств на обеспечение наших церковных дел в Палестине». А затем, вопреки планам вице-канцлера Нессельроде, «привести наше вмешательство на Востоке в такую неполитическую форму, которая обезоружила бы наших противников», и «отбросить пока помышления о политической и религиозной пропаганде по отношению к чужим»²⁸.

Не особенно рассчитывая на Государственную казну и Святейший Синод и пообещав от Общества пароходства и торговли всего лишь «около 20 тысяч в год», Мансуров легко и уверенно находит практически неисчерпаемый источник необходимых средств — в «массе доброхотных даяний». Иными словами, речь снова шла об эксплуатации народного религиозного чувства. Мансуров планировал найти деньги для своего проекта в тех добровольных копейках, которые принесет простой народ в ежегодный «палестинский сбор».

При этом, утверждал Мансуров, «весь вопрос упростится, если придать ему спекулятивный коммерческий характер». Деньги должны были поступать, по его плану, в распоряжение людей «лично ловких», с неизбежной долей «личного произвола», и пользующихся при этом «полным неограниченным доверием во всех подробностях финансового дела»²⁹. «Спекулятивный характер» должен был распространяться и собственно на проблемы паломничества, ибо общество «извлекает из оных денежную выгоду и принуждено не пренебрегать оными».

РОПИТ готов был взять на себя даже часть расходов на необходимого в Иерусалиме консула. Но с одним условием: чтобы иерусалимский консул соединял в своем лице «звание консула с званием главного агента общества — с тем чтобы покровительство дипломации сделать действительнее для себя».

В деле управления паломническим приютом также «должно участвовать и РОПИТ, как для придания приюту менее политического и более коммерческого характера, так и потому, что оно (РОПИТ) будет участвовать в значительной мере в содержании и построении здания».

Иными словами, «проект Мансурова» строился на следующем разграничении функций: «политическое покровительство и помощь будет относиться к обязанностям консула, попечение о нравственности и религиозной деятельности поклонников должна лежать на ответственности духовной миссии, наконец, заботливость о материальных нуждах и благосостоянии паломников ложится на Духовную миссию совместно с агенцией РОПИТ, ибо в этой стороне дела заключается его собственная выгода».

Если для нас, современников нового «крутого» витка капитализации России, все еще не стали привычными соблазны и скандалы, порождаемые сращиванием Госаппарата с банковским и теневым капиталом, то для епископа Кирилла (Наумова) и архимандрита Леонида (Кавелина) деятельность выше поименованного РОПИТа, с которым материально были связаны и сановные лица Петербурга, и более мелкие чиновники, представлялась, естественно, нравственно несовместимой с высокими принципами и целями русского духовного присутствия в Иерусалиме и Святой Земле.


Имя архимандрита Антонина (1817-1894) входит в бесспорный золотой фонд русской истории XIX века. Именно ему, подвижнику-одиночке, не оцененному современниками и лишь теперь во всем своем скромном величии предстающему перед потомками, мы обязаны в первую очередь тем уникальным историческим наследием, которое называется Русской Палестиной и является главным итогом полуторавековой работы России в Святой Земле.

Сын священника из глухой уральской деревни, типичный русский самородок, Андрей Иванович Капустин получил образование сначала в Пермской и Екатеринославской семинариях, затем — в Киевской духовной академии. Позже преподавал в ней уже в качестве профессора. 7 ноября 1845 г. принял монашество с именем Антонин. Был последовательно настоятелем русских посольских храмов в Афинах (с 1850 г.) и Константинополе (с 1860 г.). Афины стали для него «бесплатной, долговременной и самой приятной школой изучения христианских древностей», Константинополь — отличной дипломатической школой³⁰.

Зов Палестины с юности звучал в его сердце. Еще в семинарские годы, пишет о себе сам Антонин, «когда он думал о Киеве, как о счастье другого мира, ему казалось, что за Печерской картиной скрывается другая — далее ее, лучше, таинственней, — что Киев есть только перепутье в Иерусалим — в рай»³¹.

Он вступил посланцем Русской Церкви в город своей юношеской мечты 11 сентября 1865 г., чтобы уйти из него в вечную жизнь 28 лет спустя, 24 марта 1894 г.

Достойный представитель русского ученого монашества, на всех этапах своего служения Антонин много и плодотворно занимался научными изысканиями по церковной археологии, археографии и византинистике. Подобно своим замечательным предшественникам по работе в Миссии — Порфирию Успенскому, Феофану Затворнику, Леониду Кавелину — отец Антонин оставил значительное творческое наследие: библиография его опубликованных трудов занимает 17 страниц убористого печатного текста³². Он был одним из первых исследователей греческих и славянских рукописей Иерусалима, Афона и Синая. Собранная им коллекция древних манускриптов (ныне в библиотеке Российской Академии наук в Петербурге) включает как греческие и славянские, так и арабские рукописи.

Обосновавшись в Иерусалиме, он всего себя безраздельно посвятил служению интересам России в Святой Земле. Если начало русской земельной собственности в Иерусалиме было положено и одобрено российским правительством, то продолжение и расширение ее целиком было личной инициативой отца Антонина. Знаток конкретной библейской археологии, он начал переговоры с главами арабских семей, во владении которых находилась преемственно недвижимость, связанная с местами новозаветных и ветхозаветных событий, священных для православных верующих. Дело по приобретению отдельных участков он вел постепенно, экономно и терпеливо.

Один из первых участков — на горе Елеон, где ныне, буквально в сотне шагов от места Вознесения Господня, находится русский Спасо-Вознесенский женский монастырь, — был куплен в 1868 г. в условиях острой конкуренции с кармелитским католическим монастырем Раtег Nosteг. Причем в отличие от вельможных французских покупателей (основательницей монастыря была личная приятельница Наполеона III герцогиня ля Тур д’Овернь), за русским монахом не было ни Государственной поддержки, ни больших денег. Весь годовой бюджет миссии составлял около 14,5 тыс. рублей (включая содержание храмов и подворий, оклады сотрудников, материальную помощь паломникам и православным арабам).

Почти одновременно были начаты переговоры о покупке земли в Горнем (по-арабски Айн-Карем). На месте встречи Богородицы и Елизаветы, рядом с францисканским монастырем Маgnificat, где находилось уже небольшое русское владение, приобретенное Б. П. Мансуровым, и вокруг него, Антонину удалось купить значительный участок земли, на котором расположен ныне русский Горненский женский монастырь³³. Основная спонсорская помощь для приобретения земли в Горнем была ему оказана бывшим российским министром путей сообщения П. П. Мельниковым, организовавшим в Петербурге специальный комитет по сбору пожертвований. Еще ранее были приобретены участки в Хевроне — с библейским «Дубом Мамврийским», под которым Авраам встречал Троицу в виде трех ангелов (Быт. 18, 1-2), в Яффе — на месте дома и гробницы праведной Тавифы (Деян. 9, 36-41), позже — Иерихоне и многих других местах. Участки покупались на имя драгомана (переводчика) миссии турецкого подданного Якова Егоровича Халеби. И уже тот оформлял дарственную на имя своего начальника. Так сложился знаменитый «вакуф архимандрита Антонина» в Святой Земле, завещанный им в 1894 г. Святейшему Синоду, то есть Русской Православной Церкви. К началу XX века совокупность приобретенных им земельных участков оценивалась в миллион тогдашних русских рублей³⁴.

Из числа последующих начальников Русской духовной миссии верным продолжателем дела Антонина должен быть признан архимандрит Леонид (Сенцов). Среди его приобретений и строительных инициатив (он пробыл в Иерусалиме с 1903 г. до 1914 г.) особо отмечают большой и красивый храм Святых Праотцев в Хевроне, участок и храм святого пророка Илии на горе Кармил в Хайфе и «Магдальский сад» на Тивериадском озере, где уже в наше время, в 1962 г., был построен храм во имя святой Марии Магдалины³⁵.


Вторым по значению деятелем, которому мы всего более обязаны укреплением и утверждением российского присутствия в Святой Земле и на Ближнем Востоке, необходимо признать основателя и фактического руководителя Императорского православного палестинского общества В. Н. Хитрово.

В. Н. Хитрово родился 5 июля 1834 г. Получив блестящее образование в Александровском лицее, он поступил на службу в Государственный контроль, затем — в Комиссариатский департамент Морского министерства. Позже служил в министерстве финансов, занимался устройством в России первых ссудо-сберегательных товариществ и руководил ими в течение 20 лет.

Но подлинное свое призвание он обрел в Палестинском обществе — в работе по изучению Святой Земли, просвещению православных арабов Палестины. При этом В. Н. Хитрово предпочитал оставаться скромным тружеником, не делая из своей ответственной патриотической работы источника доходов или наград и почестей.

Глубокий интерес к Святой Земле проявился в деятельности В. Н. Хитрово задолго до основания общества. Летом 1871 г. была совершена им первая — еще полутуристическая-полупаломническая — поездка в Палестину. Увиденное во время этого путешествия: и тяжелое, беспомощное положение русских паломников, и безотрадное состояние православного арабского населения Иерусалимского Патриархата — произвели на вполне благополучного петербургского чиновника столь сильное впечатление, что весь духовный мир его изменился, вся дальнейшая жизнь его была посвящена делу «укрепления позиции Православия на Ближнем Востоке». После того первого путешествия, он еще шесть раз посетил Святую Землю, сблизился с архимандритом Антонином Капустиным, в котором нашел — во многих, хотя не во всех вопросах — единомышленника и соратника. Конкретный опыт и неустанный труд Антонина по созиданию Русской Палестины стали образцом и примером для В. Н. Хитрово на все последующие годы³⁶.

Успеху его проекта на рубеже 80-90-х годов способствовало множество обстоятельств, как объективного, так и субъективного характера. Здесь прежде всего следует назвать подъем православно-патриотического сознания в русском обществе, связанный с освободительной русско-турецкой войной 1877–1878 гг., когда русские войска едва не дошли до Константинополя. Восточный вопрос и русское дело на Востоке приобрели совершенно новый, победоносно-наступательный ракурс.

Среди субъективных, но не менее важных факторов следует отметить назначение обер-прокурором Святейшего Синода в 1880 г. Государственно и православно мыслящего К. П. Победоносцева и паломничество 21–31 мая 1881 г. в Святую Землю братьев вступившего на престол Александра III великих князей Сергея и Павла Александровичей.

Последний факт имел принципиальное династическое значение. В свое время император Александр II сказал первому председателю Палестинского комитета, статс-секретарю Оболенскому: «Это для меня вопрос сердца». Этому сердечному отношению к Святой Земле и русскому присутствию в ней император оставался верен всю жизнь и завещал его своим преемникам Александру III и Николаю П. Важное значение придавала заботе о русских паломниках и императрица Мария Александровна, память о которой достойно увековечена ее сыновьями в церкви Марии Магдалины в Гефсимании (1885-1888).

Устав Православного палестинского общества был высочайше утвержден 8 мая 1882 г., а 21 мая во дворце великого князя Николая Николаевича-Старшего, в присутствии членов императорской фамилии, русского и греческого духовенства, ученых и дипломатов, после молебна в домовой церкви, состоялось его торжественное открытие. День был выбран не случайно. В этот день Церковь празднует память святых Константина и Елены. Императрица Елена, мать Константина, много сделала для христианского возрождения Иерусалима и Палестины. Ей принадлежит честь первых археологических раскопок в Иерусалиме, обретение Голгофы и Креста Господня. На Руси с «Оленина дня» (21 мая) традиционно начинался летний строительный сезон.

К этой же дате было приурочено, как отмечалось выше, первое паломничество Сергея Александровича с братом и племянником, великим князем Константином Константиновичем (впоследствии известным поэтом, печатавшимся под инициалами «К.Р.») в Святую Землю в 1881 году. Именно великий князь Сергей и стал в 1882 г., с подачи В. Н. Хитрово, учредителем и первым председателем Православного палестинского общества (звания императорского оно было удостоено чуть позже, в 1889 г.).

Общество призвано было, согласно уставу, осуществлять три основных функции:


Общество на всем протяжении своей истории пользовалось августейшим, а значит и непосредственным Государственным вниманием и поддержкой. Во главе его стояли преемственно упомянутый выше великий князь Сергей Александрович (с момента основания общества до 1905 г.), а после его гибели — вдова покойного великая княгиня Елизавета Федоровна, ныне причисленная к лику святых Русской Православной Церкви.

Это обеспечивало высокий статус и активное как государственное, так и частное финансирование ИППО. Достаточно сказать, что если в день торжественного открытия общества 21 мая 1882 г., по воспоминанию В. Н. Хитрово, «касса его не только была пуста, но в ней числился даже дефицит в 50 рублей», то в 1907 г. император Николай II в высочайшем рескрипте на имя Председателя общества великой княгини Елизаветы Федоровны подвел впечатляющий итог первых 25 лет его работы. «Ныне, обладая в Палестине владениями ценностью почти в 2 миллиона рублей, ИППО имеет 8 подворий, где находят приют до 10 тысяч паломников, больницу, 6 лечебниц для приходящих больных и 101 учебное заведение с 10 400 учащихся; за 25 лет им выпущено в свет 347 изданий по палестиноведению³⁸.

С 1893 г. во многих епархиях Русской Православной Церкви начали открываться отделы Палестинского общества.

Большое место занимала в жизни епархиальных отделов забота о подготовке и проведении вербных сборов — главного источника финансирования Палестинского общества. По подсчетам секретаря ИППО, упомянутого уже выше В. Н. Хитрово, доходы общества имели следующую структуру. «В каждом рубле прихода: членских взносов — 13 коп., пожертвований — 70 коп. (в том числе в вербный сбор), проценты с ценных бумаг — 4 коп., от продажи изданий — 1 коп., от паломников — 12 коп.»³⁹. Очевидно, что действительно русское дело в Палестине осуществлялось прежде всего самоотверженной помощью простых верующих людей. Соответственно, структура расходов ИППО (в процентах, или, как говорил В. Н. Хитрово, «в каждом рубле расхода») выглядела следующим образом: «на поддержание православия (т. е. на содержание русских школ и больниц в Сирии и Палестине. — Н.Л.) — 32 коп., на пособие паломникам (на содержание русских подворий в Иерусалиме, Иерихоне и др. — Н.Л.) — 35 коп., на ученые издания и исследования — 8 коп., на сбор пожертвований — 9 коп., на общие расходы — 16 коп.»⁴⁰. Иными словами, основные расходы общества сводились, согласно подсчетам В. Н. Хитрово, «к 1 паломнику и 1 ученику: каждый паломник обошелся в 1899/1900 году в 16 р. 18 коп., за исключением полученных с каждого 3 р. 80 коп. — 12 р. 38 коп. Каждый ученик русских арабских школ — в 23 р. 21 коп.».

Смета на первый год XX столетия (1901/1902) была высочайше утверждена в 400 тыс. руб. (не считая единовременных расходов на строительство⁴¹.

Просветительная работа ИППО доныне памятна среди арабской интеллигенции не только Палестины, но и Сирии, и Ливана. Пять народных школ было устроено в Бейруте при содействии замечательного русского педагога М. А. Черкасовой. В 1895 г. Патриарх Антиохийский Спиридон обратился в ИППО с просьбой принять в свое ведение женскую школу в Дамаске и несколько мужских училищ, а затем постепенно общество распространило свою просветительную деятельность практически по всей Сирии. Общее число учившихся в школах ИППО арабских детей простиралось до 11 тысяч человек. В отличие от французских или английских школ, в которых преподавание велось (и ныне ведется) исключительно на европейских языках, в школах и учительских семинариях ИППО преподавание осуществлялось на арабском. Разумеется, в них учили также и русскому языку и литературе. Как пишет британский исследователь Дерек Хопвуд, «то, что школа была русской и в ней преподавался русский язык, создавало ей определенную репутацию и атмосферу. Знание русского языка было предметом гордости»⁴². Но при этом приобщение к русской классике, с ее признанными, воспитанными на Пушкине и Достоевском, «всечеловечностью» и «всеотзывчивостью», не сужало, а расширяло ментальность и духовный кругозор учащихся, облегчало им выход в пространство мировой культуры⁴³.

______________
Примечания

1. Житье и хоженье Данила, Руськыя Земли игумена. 1106–1108 гг. Под ред. М. А. Веневитинова//Православный палестинский сборник. —Т. I. — Вып. 3. — Кн. 3. — СПб., 1883; Т. III. — Вып. 3. — Кн. 9. — СПб., 1885. Новейшее издание с параллельным современным русским переводом и комментариями Г. М. Прохорова: Библиотека литература Древней Руси. —Т. 4. — XII век. — СПБ., «Наука», 1997. — С. 26-117.
2. Каптерев Н. Ф. Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях. — М., 1885. — 2-е изд. — М., 1914; Иерусалимский патриарх Досифей в его сношениях с русским правительством.— М., 1891; Сношения иерусалимских патриархов с русским правительством с половины 16 до конца 18 столетия. — СПБ., 1895.
3. Пономарев СИ. Иерусалим и Палестина в русской литературе, науке, живописи и переводах. Материалы для библиографии. — СПБ., 1877 (СОРЯС, Т. 17). — С. XVI.
4. Под стягом России. Сборник архивных документов. — М., 1992.
5. Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. — М„ 1992. — Т. III. — Вып. 7. — С. 100.
6. Арш Г. Л. Предыстория Греческого проекта//Век Екатерины И. Дела балканские. — М., 2000. — С. 211.
7. Григорович Н. Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко в связи с событиями его времени. — СПб., 1879. — Т. I. — С. 385. Цит. по: Век Екатерины II. Дела балканские. — С. 212.
8. Виноградов В. Н. Самое знаменитое в истории личное письмо//Век Екатерины II. Дела балканские. — С. 213–214.
9. Сборник Императорского русского исторического обшества. — Т. 13. — СПб.. 1874. — С. 69. Ср.: с. 132.
10. Безобразов П. В. О сношениях России с Палестиной в XIX в. Исторический очерк. 1. Император Александр I и патриарх Поликарп//Сообщения ИППО. — 1911. — Т. ХХП. — Вып. 1. — С. 20–52.
11. Материалы для биографии Порфирия Успенского. Под ред. П. В. Безобразова. — Т. 1. Официальные документы. — СПб., 1910. — С. 3.
12. Имеется в виду монастырь Святого Животворящего Креста под Иерусалимом (ныне в черте города), расположенный на месте, где было, по преданию, срублено кипарисовое древо, из которого был сделан Голгофский Крест Спасителя.
13. Муравьев А. Н. Путешествие ко Святым местам в 1830 г. — Часть 1–2. — СПб., 1832; 2-е изд. — 1833; 3-е изд. — 1835; 4-е изд. — 1840; 5-е изд. — 1848. См. также его: Письма с Востока. — СПб., 1851. —С. 88–296.
14. Дмитриевский А. А. Епископ Порфирий Успенский как инициатор и организатор первой Русской духовной миссии в Иерусалиме и его заслуги на пользу православия и в деле изучения христианского Востока. — СПб., 1906; Материалы для биографии епископа Порфирия Успенского. — Т. 1–2. — СПб., 1910.
15. Лисовой Н. Н. Русская духовная миссия в Иерусалиме: история и духовное наследие//Богословские труды — Сб. 35. К 150-летию РДМ в Иерусалиме (1847-1997). — М., 1999. — С. 36–51.
16. В письмах архимандрита Порфирия Успенского сочетание «российская духовная миссия в Иерусалиме» встречается уже в начале 1844 г. (Материалы для биографии епископа Порфирия Успенского. — Т. 2. Переписка. — СПб., 1910. — С. 129).
17. Материалы для биографии. — Т. 1, — С. 18.
18. Митрополит Никодим (Ротов). История Русской духовной миссии в Иерусалиме. — Серпухов, 1997.
19. Подробный критический анализ подготовки и результатов первого этапа деятельности РДМ см.: Хитрово В. Н. Русская духовная миссия в Иерусалиме (в т. 2 наст. изд.).
20. Хитрово В. Н. Православие в Святой Земле//ППС. — Т. I. — Вып. 1. — СПб., 1881. — С. 55.
21. 1857–1861. Переписка императора Александра II с великим князем Константином Николаевичем. Дневник великого князя Константина Николаевича. — М., 1994. — С. 97 и др.
22. Священник Феодор Титов. Преосвященный Кирилл Наумов, епископ Мелитопольский, бывший настоятель Русской духовной миссии в Иерусалиме. Очерк из истории сношений России с православным Востоком. — Киев, 1902.
23. Архимандрит Леонид (Кавелин). Старый Иерусалим и его окрестности. Из записок инока-паломника. — М., 1873. О других работах см.: Священник Анатолий Просвирнин. Труды архимандрита Леонида Кавелина. (Библиография)//Богословские труды — Сб. 9. — М., 1972.
24. Современный исследователь справедливо отмечает: «проводниками православной политики на востоке были паломники, в большинстве своем «серые мужички и бабы», очень немногие публицисты-идеологи (их можно пересчитать по пальцам), члены царской семьи и… в общем и целом русская дипломатия. Как писал К. Н. Леонтьев, «дипломатия наша была гораздо в этом деле сдержаннее, осторожнее, через что и православнее нашей публицистики. Некоторые наши дипломаты, с иностранной фамилией и даже протестантского исповедания…были, право, гораздо православнее их (русских публицистов) наделе»» (Лурье СВ. Идеология и геополитическое действие.
Вектор русской культурной экспансии: Балканы—Константинополь—Палестина—Эфиопия/Научный альманах «Цивилизации и культуры». —Вып. 3. Россия и Восток: геополитика и цивилизационные отношения. — М., 1996. — С. 170). Автор цитирует статью К. Н. Леонтьева «Мой исторический фатализм» (из «Записок отшельника»): Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство. — М., 1996. — С. 448.
25. Дмитриевский А. А. Императорское православное палестинское общество (1882-1907). — СПб., 1907. — С. 15–16.
26. Дмитриевский А. А. Очерк о деятельности архимандрита Леонида Кавелина, третьего начальника Русской духовной миссии в Иерусалиме. См. т. 2 наст. изд.
27. Дмитриевский А. А. Императорское православное палестинское общество (1882-1907). — СПб., 1907. — С. 18.
28. Там же. — С. 19.
29. Там же. — С. 19–20. Ср.: Дмитриевский А. А. Памяти Б. П. Мансурова//Сообщения ИППО. — 1910. — Т. XXI. — Вып. 3. — С. 448–450.
30. Архимандрит Киприан (Керн). Отец Антонин Капустин, архимандрит и начальник Русской духовной миссии в Иерусалиме. — Белград, 1934. Репринтное издание: М, 1997.
31. Дмитриевский А. А. Начальник Русской духовной миссии в Иерусалиме архимандрит Антонин (Капустин) как деятель на пользу православия на Востоке, и в частности в Палестине. — Сообщения ИППО. — 1904. —Т. XV — Вып. 2. — С. 106.
32. Пономарев С. Д. Памяти отца архимандрита Антонина. 1. Хронологический список сочинений и переводов его. 2. Статьи о нем//Труды Киевской духовной академии. — 1894. — Т. III. — С. 636–652.
33. Дмитриевский А. А. Русская Горненская женская община во «граде Иудове» близ Иерусалима//ИППО. — 1916. — Т. XXVII. — Вып. 1. — С. 3–33. См. также совсем небольшую, но емкую, хорошо написанную и красиво изданную книгу: Игумен Серафим (Мелконян). Горненский женский монастырь на Святой Земле. — Изд. РДМ в Иерусалиме. — 1997.
34. Архимандрит Марк (Головков). Русская духовная миссия в Иерусалиме//Богословские труды. — Сб. 35. — М, 1999. — С. 32.
35. Лисовой Н. Н. Цит. соч. С. 46.
36. Еще в 1876 г. вышла в свет его книга «Неделя в Палестине», посвященная впечатлениям от первой поездки в Святую Землю. (Второе издание: СПб., 1879; 3-е, посмертное — СПб., 1912). За ней последовали: «Палестина и Синай. Часть 1.» (СПб., 1876), «Православие в Святой Земле», составившее 1-й выпуск 1-го тома основанного им «Православного Палестинского сборника» (СПб., 1881), «Раскопки на Русском месте в Иерусалиме» (СПб., 1884), «Научное значение раскопок на Русском месте» (СПб.. 1885). Удачны были и опыты научно-популярного изложения, предназначенного для самого широкого, неподготовленного читателя. Мы имеем в виду очень небольшую, карманного формата, но емкую содержательную книжку «К Животворящему Гробу Господню. Рассказ старого паломника» (СПб., 1884; в 1895 г. вышло уже 7-е издание этой книги), а также несколько выпусков (или «чтений») в изданной ИППО научно-популярной серии «Русские паломники Святой Земли» (Чтение 39 и 40. Иерусалим и его окрестности. — СПб., 1896, 1897; Чтение 41. Вифлеем, Хеврон. Горняя. — 1898; Чтение 42. Иордан. — 1900. Чтение 44. Лавры Саввы, Феодосия. — 1898).
37. Ряжский П. И. Вопросы, связанные с восстановлением деятельности Императорского православного палестинского общества в Святой Земле по окончании войны с Турцией. (Петроград, 1915. С грифом: Доверительно).
38. Юбилейные торжества Императорского православного палестинского Общества в Петергофе и Петербурге//Сообщения ИППО. — 1907. — Т. XVIII. — Вып. 3–4. — С. 398–399, 432–433.
39. Общее собрание ИППО 8 апреля 1901 г. // Сообщения ИППО. —1901. — Т. XII. — Вып. 1. — С. 11.
40. Там же. — С. 12.
41. Там же. — С. 13.
42. Хопвуд Д. Русская просветительская деятельность в Палестине до 1914 г. // Православный палестинский сборник. — М., 1992. — Вып. 31 (94). — С. 11–17.
43. Mahamed Omar. Literary and Cultural Relations between Palestine and Russia.- St.Petersburg, 1997.-P.34-69.