Антиномия «рая» и «ада» в повести-поэме И. А. Бунина «Суходол». О.Н. Брыгина

Как известно, повесть И. А. Бунина «Суходол» является продолжением традиции русской «усадебной» прозы. В начале XX в. тема дворянства снова приобрела особую актуальность, что было тесно связано с общим мировоззрением той эпохи. Для него было характерно предчувствие грядущей катастрофы, грозящей гибелью уходящей России, одной из составляющей которой было поместное дворянство. Отсюда проистекает постоянное обращение авторов начала века к мифологеме «потерянного рая», которая, в частности, играет основную структурообразующую роль и в повести И.А. Бунина «Суходол» (1911).

В основе повести Бунина лежат воспоминания последнего представителя рода Хрущевых о родовом поместье его предков. Изучая полную «страшных былей» летопись Суходола, рассказчик пытается понять причины его гибели. Повесть начинается описанием «золотого века» суходольской усадьбы: «Пока жили французы в суходольском доме, дом сохранял еще жилой вид. При бабушке еще были в нем как будто и господа, и хозяева, и власть, и подчинение, и парадные покои, и семейные, и будни, и праздники» [1]. В дальнейшей истории усадьбы отчетливо прослеживается сюжет эсхатологического мифа о конце света. Так, в повествование включается характерный для мифологического сюжета такого типа мотив нарастающего торжества зла и мрака: «Смерть дедушки, ужас и необычность этого события, потом война, комета, наводившая ужас на всю страну, потом пожар, потом случи о воле — все это быстро изменило лица и души господ, лишило их молодости, беззаботности, прежней вспыльчивости и отходчивости, а дало злобу, скуку тяжелую, придирчивость друг к другу. <…> Так просто началась нищета Суходола» (Бунин-1912. С. 56). Повесть Бунина заканчивается описанием гибели мира дворянской усадьбы: «И мы застали уже не быт, не жизнь, а лишь воспоминания о них, полудикую простоту существования, тишину и все растущую нищету» (Бунин-1912. С. 58).

Но было бы неправильно воспринимать историю Суходола только как повествование о разрушении некогда прекрасного мира. В тексте усадьба получает противоречивую трактовку. Семантика образа Суходола возникает за счет напряжения между разными уровнями интерпретации, которые обусловлены множественностью субъектов повествования: «всезнающий» автор, обитатели усадьбы, последний представитель рода Хрущевых. На основе их пересечения возникает амбивалентный образ дворянской усадьбы, обретающего черты то «ада», то «рая».

Основная тема повести — тема «власти земли». Существенно, что уже само название «Суходол» строится как антитеза мифологическому понятию «Мать сыра земля». Как известно, в мифологии существовало двойственное представление о «земле». С одной стороны, это почва, дающая жизнь, с другой — это преддверие темного подземного мира, обиталища хтонических существ. В повести Бунина актуализируется именно второй облик земли. Поэтому такую большую роль в создании образа Суходольской усадьбы играет концепт «ада». В таком аспекте, как некий «ад», «мир мертвых», воспринимает старую усадьбу автор-повествователь. В этом смысле показателен эпизод, в котором описывается первый приезд последнего потомка рода Хрущевых в Суходол: «Разразился ливень с оглушительными громовыми ударами и ослепительно-быстрыми, огненными змеями молний, когда мы под вечер подъезжали к Суходолу. Черно-лиловая туча тяжко свалилась к северо-западу, величаво заступила полнеба напротив. Плоско, четко и мертвенно-бледно зеленела равнина хлебов под ее огромным фоном, ярка и необыкновенно свежа была мелкая мокрая трава на большой дороге. <…> И вдруг, у самого поворота в Суходол увидали мы в высоких, мокрых ржах высокую и престранную фигуру <…> Со страхом глядя в эти глаза <…> поцеловались мы с подошедшей. Не сама ли это Баба-Яга, подумали мы <…>?» (Бунин-1912. С. 9). Начало процитированного абзаца напоминает «мифопоэтическое описание нисхождения в иной мир, в его тьму и холод» [2]. Экспозиция этого микросюжета — ливень, гром, молнии — создает определенную атмосферу. Как известно, в сказочных текстах изображение ненастья часто сопровождает описание встречи героев со сверхъестественными, демоническими фигурами. В этой перспективе сравнение первой встреченной обитательницы Суходола с Бабой-Ягой представляется также не случайным. Как известно, в волшебной сказке Баба-Яга выполняла функции стража «другого мира», ее избушка представляла собой переход из «мира живых» в «мир мертвых».

С самого начала повести подчеркивается особый статус Суходола. В тексте мир усадьбы предстает как некое замкнутое пространство, отличающееся от «большого мира», со своими «странными» особенностями, обладающее магической силой, со своими особенными жителями, языком, преданиями, песнями, особым укладом жизни, в котором главную роль играют древние верования, сны и предчувствия. Жизнь суходольцев полна страданий: претерпевает муки от несчастной любви Наталья, «и счастья, и разума, и облика человеческого лишил Суходол» «тетю Тоню», с ума сошел Петр Кириллович — их существование в усадьбе больше похоже на смерть.

Но такое восприятие Суходольской усадьбы как бы «снимается» на уровне рассказчиков — в восприятии живущих здесь людей Суходол имеет совсем иной образ. В этом плане особое значение приобретает взгляд Натальи, обитательницы Суходола, человека мифологического сознания, буквально верящего в существование всего необычного, присущего этому миру. Если с точки зрения «всезнающего» автора, история этой героини предстает как попытка воскресения из «мира мертвых», которая заканчивается трагически — возвращением в него, то с позиции рассказывающей о своей судьбе Натальи, она прочитывается как повествование о «потерянном» и «возвращенном» рае. Лучшая пора ее жизни связана именно с Суходолом. Здесь зародилась ее любовь к барину Павлу Петровичу, сделавшая окружающий мир сказочно-прекрасным: «дом наполнился чем-то <…> чудесным», «и всего сказочнее, страшнее и праздничнее было за садом» (Бунин-1912. С. 23-25). В ее восприятии нет ничего лучше Суходола, и когда она, сосланная на дальний хутор за «провинность» (украденное у барина зеркальце), вспоминает об утраченном мире, он кажется «таким прекрасным, таким желанным» (Бунин-1912. С. 43). С рассказом о Сошках в повествование входит свойственная сказочным текстам тема инобытия. В описании этого места оппозиция «свое-чужое» гораздо более значима, чем оппозиция «лучше-хуже». Если последняя и играет роль, то только в сознании автора, а не Натальи. В Сошках все по-другому: хаты, люди, песни. Но все это чужое, отсюда одиночество героини («И в одиночестве, в глуши, медленно испила она первую, горько-сладкую отраву неразделенной любви…» (Бунин-1912. С. 42)). Поэтому возвращение домой воспринимается как вновь обретенное счастье: «А как забилось сердце, когда увидала она выгон, ряд изб — и усадьбу» (Бунин-1912. С. 45). Итак, в сознании Натальи Суходол обретает черты рая.

Дихотомия «ада» и «рая», являющаяся структурообразующей в повести Бунина, находит разрешение в представлении о Суходоле последнего потомка рода Хрущевых. Для него Суходол — «поэтический памятник былого». В этом смысле показателен заключительный абзац повести: «А теперь уже и совсем пуста суходольская усадьба. Умерли все помянутые в этой летописи <…> // Только на погостах чувствуешь, что было так; чувствуешь даже жуткую близость к ним. Но и для этого надо сделать усилие, посидеть, подумать над родной могилой, — если только найдешь ее. <…> И сидишь, думаешь, силясь представить себе всеми забытых Хрущевых. И то бесконечно далеким, то таким близким начинает казаться их время. Тогда говоришь себе: // — Это не трудно, не трудно вообразить. Только надо помнить, что вот этот покосившийся золоченый крест в синем летнем небе и при них был тот же <…> что так же желтела, зрела рожь в полях, пустых и знойных, а здесь была тень, прохлада, кусты <…> и в кустах этих так же бродила, паслась вот такая же, как эта, старая белая кляча с облезлой зеленоватой холкой и розовыми разбитыми копытами» (Бунин-1912. С. 59-60). Двоящийся образ Суходола, предстающего то раем, то адом оборачивается теперь образом «ретроспективной утопии». Осуществляется выход за рамки настоящего с помощью Памяти, которая одна способна вернуть жизнь ушедшему миру, «облечь его новым смыслом на самой грани распада»[3], и тогда снова из «хаоса» рождается «космос».

В заключение можно сделать вывод о том, что многоуровневая повествовательная структура повести дает читателю возможность по-разному воспринимать созданный в повести образ Суходола: как инфернальное пространство, «мир мертвых»; как «земной рай»; как объект Памяти, искусства.

Обращаясь к мифологическим архетипам «ада» и «рая», автор выводит изображаемое на уровень широкого обобщения. Сквозь историю судьбы дворянской усадьбы и ее обитателей, проглядывает универсальная модель мира. В этом контексте созданный в повести противоречивый образ Суходола приобретает символический смысл. С его помощью Бунин реализует идею о загадочной, роковой, темной судьбе России, соединяющей в себе, на первый взгляд, взаимоисключающие черты.