Сердце, вместившее Восток. Н.Н. Лисовой
В праздник Рождества Богородицы, 21 сентября 2004 г., исполнилось 200 лет со дня рождения епископа Порфирия (Успенского) – великого русского церковного историка, византиниста и востоковеда, основателя и первого начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме.
В научном форуме приняли участие светские и церковные ученые Москвы и Петербурга, в том числе член-корреспондент Академии наук Я. Н. Щапов, доктора исторических наук Л. А. Беляев (Москва), И. С. Чичуров (Москва), М. В. Рождественская (Петербург). Теме «Епископ Порфирий как историк церковного искусства» был посвящен доклад доцента РГГУ Нины Квливидзе, исследованиям Порфирия на Афоне – доклад Д. В. Зубова. С интересными сообщениями, построенными на впервые вводимых в научный оборот архивных материалах, выступили молодые исследователи: О. А. Барынина, И. Ю. Смирнова, И. В. Федорова.
Религия историков
В целом, программа была насыщенной и многообразной. И это неудивительно. Как писал биограф Порфирия известный историк А. А. Дмитриевский, «Порфирий (Успенский) не был узким специалистом, но старался испробовать свои от природы недюжинные силы, можно сказать, не только во всех областях богословия, но и во многих иных отраслях человеческого знания. Питая с ранних лет особенную любовь к историческим исследованиям, епископ Порфирий писал в то же время богословские трактаты, усердно и настойчиво изучал и сопоставлял тексты Св. Писания, намереваясь даже со временем издать исправнейший его текст, интересовался не только памятниками христианского искусства, но даже мечтал «христианскую живопись возвести на степень науки». Памятники византийского красноречия и церковного права интересовали его в одинаковой степени. Уделялось – иногда и не мало – внимания изучению рукописей по медицине, по классической литературе; не были обойдены вниманием и египетские письмена и иероглифы».
Соответственно масштабу деятельности ученого, основные проблемные блоки в программе Конференции были следующие:
— неустаревающее значение научных открытий и достижений Епископа Порфирия, собранных им коллекций рукописей, документов, икон;
— Порфирий как достойный представитель русского ученого монашества, подвижник и молитвенник, научная работа которого всегда представляла собой разновидность умного делания и аскетического подвига;
— Порфирий как образец паломника-первопроходца по святым местам Востока, по стопам которого и ныне идут паломники Русской Церкви (Святая Земля, Афон, Греция и Италия, Египет и Синай);
— Порфирий – церковный дипломат, основатель и первый начальник Русской Духовной Миссии в Иерусалиме (1847-1854), его роль в укреплении межправославных отношений, в формировании диалога с древними Церквами Востока (прежде всего, Коптской и Абиссинской), в утверждении русского духовного присутствия в Святой Земле и других странах библейского региона;
— Порфирий как патриот и поборник прав и приоритетов русской православной науки перед лицом науки европейской.
«Поминайте наставников ваших»,— говорит Апостол Павел. Между тем, отечественная наука, духовная и светская, в великом, неоплатном долгу перед замечательным подвижником. Мы отмечаем 200 лет со дня его рождения – но уже почти сто лет прошло и со времени появления последних научных трудов и публикаций, посвященных изучению его многогранного наследия. Развитие русской «Порфирианы», как и нашей церковной науки в целом, оборвалось когда-то, после 1917 года, по всем известным причинам на взлете, на полуслове. Книги ученого, как и работы о нем, давно стали библиографической редкостью. Восстановление и продолжение традиции, возвращение российскому читателю духовного наследия епископа Порфирия является одной из неотложных задач современной науки.
Историк Церкви – особое призвание и служение. «Помянух дни древние, поучихся во всех делех Твоих»,— сказано Псалмопевцем (Пс. 142, 5). Епископ Порфирий, наверное, согласился бы с определением одного из современных ученых, назвавшего христианство «религией историков». Действительно, именно христианство впервые сообщило высокий таинственный смысл историческому процессу, который древним язычникам представлялся в виде «вечного возвращения» лет, веков, явлений. Об одном лишь Афоне с его своеобразной «монашеской республикой» Порфирий опубликовал более десяти томов исследований, проследив уникальную последовательность напластований языческой, раннехристианской и византийской культуры в пределах Святой Горы.
Лучшие из этих книг, выработанные ученым принципы перевода и толкования библейских и византийских источников, по своему значению далеко выходят за рамки конкретных дисциплин, но относятся, как говорилось на конференции, к высочайшим достижениям русской науки и культуры.
Но служение и подвиг Епископа Порфирия состояли не только во множестве открытий и достижений, имеющих неустаревающее научное значение, вклад его – не только бесценные, собранные им на Афоне и Синае коллекции древних рукописей, документов, икон. Его наследием является также Русская Духовная Миссия в Иерусалиме, основанная им в 1847 г. и вот уже более полутора веков продолжающая свое служение в центре мира, у Гроба Господня. Русская Палестина, созданная мыслью и трудом Преосвященного Порфирия и его преемников: епископа Кирилла (Наумова), архимандритов Антонина (Капустина) и Леонида (Сенцова),— это не просто «визитная карточка» одной из Поместных Церквей в Иерусалиме, в сообществе многих других религий, конфессий и традиций. Это живое всемирное свидетельство русского Православия. Святая Земля «прирастает Святой Русью» – так могли бы мы кратко и образно выразить суть этого явления.
Не менее важен для нас личный пример ученого. Какова бы ни была конкретная тема его исследований: Святая Гора или Святая Русь, древний Восток или христианская Европа,— всюду открывалась для него в волениях человеческих воля Божия, одинаково проступали на земных циферблатах не нами предначертанные времена и сроки.
Конференция стала новым серьезным шагом во взаимодействии церковных и светских ученых, в развитии плодотворного сотрудничества Русской Православной Церкви с Российской Академией Наук.
От Костромы до Иерусалима
…В июле 1842 года архимандриту Порфирию, служившему тогда в русской посольской церкви в Вене, снился загадочный сон. Ему явился Император Александр I и сказал: «Ты знаешь, что в первые годы моего правления Грузия присоединена к моему царству?» — «Знаю, Ваше Величество!» — отвечал Порфирий. – «Там, на Востоке,— продолжал царь,— люди живут как в Авраамов век: им нужно образование».
Порфирий не сразу понял значение сна, оказавшегося вещим. Месяц спустя его вызвали в Петербург получить новое назначение – правда, не в Грузию, но на христианский Восток, в Иерусалим, к мистическому «центру мира». Он еще не знал о том, что 13 июня 1842 года Император Николай I утвердил представленный МИДом доклад о мерах по усилению русского влияния в Святой Земле и на Ближнем Востоке. Исполнителем проекта русских дипломатов и был избран архимандрит, впоследствии епископ Порфирий (Успенский; 1804-1805) – не только «по довольному им знанию греческого языка и по опытности в обращении с заграничными единоверцами нашими», как было сказано в представлении Синода, но и как человек чрезвычайных дарований и духовной широты, историк и археолог, книголюб и бессребреник.
…Родиной будущего востоковеда была, по его выражению, «смиренная Кострома», где отец Константина (так звали Порфирия в миру) занимал скромное положение псаломщика в одном из храмов. «Золотые годы юношества,— запишет он в воспоминаниях,— я провел в светелке родительского дома, украшенной изображениями святых мест Иерусалима, в которой никто другой не бывал, кроме Бога и двух сестер моих».
По окончании духовного училища (1818) и Костромской Духовной семинарии (1824) Константин Успенский поступает в Санкт-Петербургскую Духовную Академию. «В академической церкви облекли меня, еще молодого, на 25-м году моего возраста, в мантию, куколь и сандалии. Я охотно омонашился в неприкосновенной чистоте девственной». Впрочем, как признавался он позже, «я мало познаний вынес из семинарии и академии, а что знаю теперь (писано в 1884 году), все это приобрел, учась в своей келье». Еще важнее было формирование характера. «Есть люди,— говорил Порфирий,— которые, как булатные сабли, закалены чрезвычайно хорошо. Согни их в дугу, они не сокрушатся. И я булат той же закалки. Один Бог может меня сокрушить, а из людей никто».
После академии отец Порфирий был назначен в Одессу, преподавать закон Божий в знаменитом Ришельевском лицее. Затем был сделан настоятелем Успенского монастыря и ректором находившейся в Одессе Херсонской духовной семинарии. В южном городе, многообразными торговыми и культурными связями связанном с зарубежными странами Востока и Средиземноморья, молодой ученый изучил разговорный новогреческий язык, который будет так полезен и нужен ему в странствиях по Востоку, и итальянский, так что не только мог читать на нем книги, но и «без малейшего затруднения» понимал разговорную речь. Излишне говорить, что все воспитанники духовных академий прекрасно знали древнегреческий, древнееврейский и латынь. Позже посол в Константинополе, проверяя Порфирия, заговорит с ним по-немецки и по-французски — и удивится, насколько хорошо знает церковный деятель языки современной Европы.
Из Одессы он получил назначение в Вену – настоятелем посольской церкви. Там, как мы помним, и настиг его вещий сон о просветительных подвигах на Православном Востоке. 20 декабря 1843 года архимандрит Порфирий впервые вступал в ворота древнего Иерусалима.
В первый свой приезд он провел в Святой Земле около 8 месяцев – достаточно, чтобы разобраться в местных делах, войти в доверие к иерусалимскому духовенству, осмотреть древние храмы и достопримечательности. Что касается главного вопроса – что делать для усиления здесь русского влияния и обустройства растущего числа православных паломников из России – его решение было ясно Порфирию уже в первый месяц пребывания в Иерусалиме. 7 января 1844 года он записывает в дневнике: «Учредить в Иерусалиме Русскую Миссию: а) для единения церквей Иерусалимской и Антиохийской с Российской; б) для наблюдения за расходом денег, поступающих из России; в) для заботы о русских паломниках; г) для снабжения всех сельских церквей Сирии и Палестины иконами; д) Русскую Миссию устроить на горе Елеонской; е) для покупки горы Елеонской и постройки монастыря на месте Вознесения Господня собрать добровольные пожертвования в России, их будет много».
Относительно «покупки горы Елеонской» скажем, опережая события, что идею Порфирия почти в точности осуществил один из его преемников архимандрит Антонин (Капустин), «посадив» на самую макушку Елеона Русский Вознесенский Монастырь со знаменитой колокольней – Русской Свечой, самой высокой точкой Иерусалима. Но произойдет это через три десятилетия после процитированной дневниковой записи Порфирия. Можно только удивляться его прозорливости…
И еще: в той же записи впервые зафиксирована мысль об источнике финансирования российских проектов в Палестине – добровольные пожертвования русского трудового народа. Через 15 лет и эта идея будет воплощена в виде знаменитого «Вербного сбора», когда по всем храмам и монастырям России в Вербное воскресенье собирали деньги на нужды Русской Палестины.
С особой любовью и заботой отнесся архимандрит к забитому арабскому духовенству и вообще к православным арабам, презираемым и притесняемым местным греческим духовенством. «Я защищал арабский народ, хваля его учтивость, трудолюбие, честность и твердость в вере. Православные арабы в течение второго тысячелетия хранят твердо свою веру, несмотря на гонения мусульман. Поразительна их детская простота, с какою они молятся в своих храмах. Эти храмы находятся в столь жалком состоянии, а священники так темны и нерадивы, что я плакал при обозрении их храмов. Но я не виню в этом арабов – темных от того, что никто в мире не думает об их просвещении и спасении».
…Когда, в октябре 1846 года, Порфирий вернулся в Петербург, встретили его в северной столице неласково. «Когда я приехал с Востока, жаркий и светлый,— жалуется он в письме к другу,— здесь меня обдали таким холодом равнодушия и таким мраком невежества, что я изумился и затаил горе в моем сердце, которое расширилось было так, что вмещало в себя весь Восток».
Разумеется, сердца петербургских бюрократов, в том числе церковных, вместить в себя Восток не могли, даже научных целей работы Порфирия в Палестине, Египте и на Афоне не понимали. Как сообщил Порфирию константинопольский посол В. П. Титов, один из просвещеннейших дипломатов, поэт и писатель, «графу Протасову, обер-прокурору Синода, дико показалось его прошение о дозволении продолжить ученые занятия на Афоне в течение целого года».
Но дело об учреждении Русской Духовной Миссии в Иерусалиме шло своим чередом. Краткой и властной резолюцией Императора Николая Павловича «Быть по сему», положенной 11 февраля 1847 года, Миссия стала фактом. И начальником ее был назначен, естественно, архимандрит Порфирий. Год спустя первый состав Миссии (архимандрита сопровождали еще один иеромонах и несколько послушников) прибыл в Святой Град. Порфирий счастлив. «Любо мне жить в Иерусалиме, где я господин своего ума, своей воли, своего времени и дела. Здесь мир мой не возмущаем, свобода моя – совершенная».
С миссией в Иерусалиме
Проблема русского присутствия на Востоке была из разряда сугубо деликатных. Нужно было не только противостоять в дипломатическом и культурном соперничестве европейским державам, не только постоянно подтверждать словом и делом перед турецкими властями отсутствие с русской стороны каких-либо политических поползновений, но и строго блюсти церковно-каноническую норму отношений с древними Патриархатами. Любой неосторожный, хотя бы и вполне доброжелательный по намерениям, жест мог быть истолкован обидчивыми греками как вмешательство в дела иной Автокефальной Церкви. Соответственно, первый период существования Русской Духовной Миссии в Иерусалиме носил черты чрезвычайной, может быть, даже чрезмерной осторожности.
Несмотря на звание начальника Духовной Миссии, Порфирию было строго наказано «не придавать себе и своим товарищам иного характера, кроме паломнического, не вмешиваться ни в чем в дела греческого духовенства, ограничиваться предложением советов в случае возможности, не вмешиваться в житейские дела наших поклонников, и вообще всячески стараться не возбуждать подозрений иностранных агентов, дабы не подавать повода к толкам о каких-либо скрытных намерениях России».
В Иерусалиме никто не поверил, что прибыл он в Святую Землю со своими сотрудниками в качестве простого паломника. «Никто не считает меня поклонником святых мест, а все признают за дипломатического агента российской державы. Видно, шила в мешке не утаишь». С первых же дней пребывания в Иерусалиме «работа нашей Духовной Миссии состояла в ученых занятиях». Весной 1849 года все члены Миссии отправились в путешествие по Южной Палестине. Это была первая русская научная экспедиция в регионе. По возвращении в Иерусалим Порфирия ожидала радостная весть: Патриарх Кирилл пообещал начальнику РДМ учредить духовную семинарию для образования сельских священников и, записывает в дневнике Порфирий, «уже вызывает из Сирии друга моего, о. Спиридона, оглашать словом Божиим юных арабчиков».
Православие в Палестине, особенно арабская православная паства, составлявшая дискриминируемое греками большинство в Патриархате, действительно, нуждалось не только в серьезной материальной и моральной поддержке, но и, прежде всего, в религиозном просвещении. Патриарх Кирилл выполнил свое обещание. 14 июня 1849 года задуманное Порфирием греко-арабское училище было открыто. Тогда же начальник Русской Миссии был назначен эфором (попечителем) всех патриарших учебных заведений. За три месяца до отъезда из Иерусалима (члены РДМ покинули Святую Землю в связи с Крымской войной в мае 1854 года) архимандрит Порфирий присутствовал при первой проповеди на арабском языке вифлеемского священника Илии, учившегося в иерусалимской школе: «училище, записывает он, в первый раз выслало проповедника слова Божия».
В 1853 году по инициативе начальника РДМ была открыта типография для издания книг как на греческом языке, так и на арабском — для православных арабов. Первые две книги на арабском языке – Апостол и Катехизис – вышли из печати 14 февраля 1854 года. В течение последующих шестидесяти лет своего существования типография (она была закрыта турками в начале первой мировой войны) оказала огромные услуги духовному просвещению среди арабского населения.
Порфирий мечтал создать при новоучрежденном Патриаршем училище также и Церковно-археологический музей для собирания палестинских древностей, икон, рукописей, монет. Этот замысел, как и многие другие его предложения, опередил свое время: музей был открыт только в конце XIX века.
В 1850 году пять месяцев, с 18 марта до 17 августа, Миссия провела в научном путешествии по Египту. 28 марта они прибыли в монастырь Саввы Освященного в Александрии. С 5 апреля отправились в плавание по Нилу. В Каире посетили Новую Патриархию и Никольский храм, построенный в 1845 г. на деньги, пожертвованные Николаем I, и украшенный иконами, написанными в Новгороде в Юрьевом монастыре на средства графини А. А. Орловой-Чесменской. Затем отправились в древние монастыри преподобных Антония Великого и Павла Фивейского на Красном море, посетили Синай и вернулись в Иерусалим «в изорванной обуви и изношенной одежде».
В монастыре Святой Екатерины на Синае (июнь – август 1850 года) Порфирий по просьбе братии составляет каталог греческих рукописей монастырской библиотеки. Это был первый научный каталог самой древней и наилучшим образом сохранившейся библиотеки православного Востока. Изданный лишь через 25 лет после смерти Порфирия, он и сегодня сохраняет свое научное значение. Один из талантов начальника Миссии состоял в умении привлечь к работе и заинтересовать в ней своих сотрудников. Активное участие в создании синайского каталога принимали, под руководством своего начальника, все члены Миссии.
В оценке итогов шести лет работы РДМ до Крымской войны мнения историков расходятся. Например, российский генеральный консул в Бейруте К. М. Базили уже через год после прибытия Миссии в Палестину считал, что успех ее «не только оправдал, но даже превзошел все ожидания». Аналогичное мнение высказывал Б. П. Мансуров. «По неимению средств действовать иначе архимандрит Порфирий в Иерусалиме посвятил себя паломническому подвижничеству и ученым трудам, в которых он находил и утешение, и соответствующее характеру и склонности занятие. Архимандрит Порфирий для себя и для ученого мира недаром пробыл несколько лет в Палестине и в других странах Востока».
«Неимение средств действовать иначе» — мягко сказано. Невнимание начальства к нуждам Миссии доводило Порфирия до отчаянного признания «нечем жить» («Книга бытия моего», т. IV, с. 253). Даже и небольшие ассигнованные суммы высылались так поздно и несвоевременно, что Миссия почти постоянно была без денег. Приходилось ограничивать себя в самом необходимом.
Впоследствии каждый из членов Миссии имел полное право утверждать: «никто не скажет обо мне: он праздно прошел по земле».
Крымская война: до и после
В Иерусалиме архимандрит Порфирий пережил и самый пик ожесточенной борьбы между греками и католиками за обладание святыми местами – Вифлеемский кризис, послуживший, как известно, причиной разрыва дипломатических отношений России с Турцией и возникновения Крымской войны.
Мало кто, кроме историков дипломатии, помнит сегодня, с чего собственно начался конфликт. В 1852 году турецкие власти в угоду и под нажимом французской дипломатии передали католикам принадлежавшие православным ключи от храма Рождества Христова в Вифлееме. Из-за этих-то «ключей к Вифлеему» и началась Крымская война 1853–1856 гг., которую некоторые из историков склонны даже называть «первой мировой войной» (в военных действиях участвовали Англия, Франция, Россия, Турция, Сардинское королевство; общие потери сторон, при узкой географической локализации конфликта, достигали полумиллиона человек). Разумеется, конфликт имел глубокие политические и экономические причины. Но ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов и духовного, церковно-политического аспекта. Историк русской церковной политики в регионе не без основания с горечью скажет впоследствии, что «развалины нашего многострадального Севастополя были ответом на вопрос: кому владеть ключами Вифлеемского храма». Или, иначе сказать, были платой России за интересы Православия на Ближнем Востоке.
…18 октября 1853 года в храме Гроба Господня был зачитан султанский фирман (указ) о войне с Россией. О Миссии забыли. Архимандрит Порфирий не знал, как поступить – ехать в Грецию и там ждать распоряжений, или оставаться (при полном безденежье) в Палестине. Ему предлагали уехать – он отвечал, что «капитан погибающего корабля сходит с него последний». Лишь 8 мая 1854 года он выехал, наконец, из Иерусалима с о. Феофаном, Соловьевым и 13 последними русскими паломницами, оставив в Архангельском монастыре и собственную научную библиотеку, и все имущество Миссии – разумеется, в надежде на скорое возвращение.
После кратковременной остановки в Афинах – для «беглого осмотра тамошних пресловутых древностей», под руководством «благообразного, умного, ученого эллиниста» архимандрита Антонина (Капустина), тогда – настоятеля русской посольской церкви в Афинах, а впоследствии будущего преемника своего по настоятельству в Духовной миссии в Иерусалиме,— невольные странники отбыли в Италию. В Венеции, Падуе, Милане, Риме, Флоренции и Генуе, арх. Порфирий изучал «изящные искусства — зодчество, ваяние, живопись» в старинных итальянских храмах и в многочисленных картинных галереях названных городов. В Риме, по собственной инициативе, он испросил аудиенцию у папы Пия IX. Поцеловав протянутую первосвященником руку, архимандрит обменялся с ним несколькими фразами о соединении церквей и об иерархическом положении в клире своем и своего спутника иеромонаха Феофана, присутствовавшего на аудиенции.
…Не удалось посетить Турин с его знаменитой Плащаницей — Турин принадлежал тогда Сардинскому королевству, находившемуся в состоянии войны с Россией.
2 октября 1854 года архимандрит Порфирий прибыл в Петербург. Первая встреча с митрополитом петербургским Никанором оказалась неприветливой. Порфирию ставили в вину то встречу с римским папой («вам не было позволено ездить туда»), то вкушение скоромной пищи в Иерусалиме. «Меня, сиротинку, судит и осуждает толстой ум и за что же? —пишет архимандрит Порфирий в своем дневнике, имея в виду под «толстым умом» Обер-Прокурора Святого Синода А. П. Толстого. — За то, что вкушал скоромную пищу там, где нет ни рыбы, ни грибов, ни ягод, и где святые апостолы учили, что пища не поставит нас пред Господом. Ни слабость моего здоровья, ни созерцательная жизнь моя, от которой я сознаю в себе скорее бытие души нежели тела, ни дарования и познания мои, ни труды и заслуги мои, ни ходатайство о мне нескольких сановников, изумленных фарисейством Толстого, ничто не уважается. Вкушение нескольких капель скоромной похлебки там, где более нечем питаться, признано величайшим преступлением».
Так или иначе, но когда, по окончании Крымской войны, встал вопрос о возобновлении деятельности Иерусалимской Миссии, кандидатура Порфирия на пост ее начальника даже не рассматривалась.
То, что архимандрит, даже не получая в течение нескольких лет никакого церковного назначения, оставался на плаву, не став очередной жертвой синодальных репрессий, объясняется, прежде всего, влиянием его долголетнего друга и покровительницы светлейшей княгини Е. П. Витгенштейн, урожденной Эйлер, фрейлины Великой Княгини Елены Павловны. Великая княгиня способствовала вхождению опального архимандрита в круг петербургской элиты — до августейших особ включительно. «Неумолимая судьба уже приблизила меня к Великим,— писал отец Порфирий,— Александр (Император Александр II), Мария (императрица Мария Александровна), Елена (великая княгиня Елена Павловна), Константин (великий князь Константин Николаевич) и Мария (великая княгиня Мария Николаевна) – вот пять ярких звезд».
По возвращении из Иерусалима отец Порфирий плодотворно работает над научными трудами, обобщающими его богатейший опыт исследований христианского Востока. В это время им были подготовлены к печати описания трех путешествий: по Афону, Синаю и Египту.
Третий путь на Восток
Знакомство с великим князем Константином Николаевичем, первым августейшим паломником в Святую Землю и Председателем Палестинского Комитета, решающим образом повлияло на последующую судьбу Порфирия. 24 февраля 1858 года было принято решение отправить на Восток специальную экспедицию во главе с Б. П. Мансуровым и в число ее членов включить архимандрита Порфирия.
1 июля 1858 года Порфирий вновь был на Афоне. Это свое путешествие он начал с Есфигмена — того самого монастыря, где начинал когда-то свои иноческие подвиги первоначальник русского монашества преподобный Антоний Печерский. Два с половиной месяца он проведет затем в Русском Пантелеимоновом монастыре. «Пока мне хорошо здесь. Здоровье мое надежно. Меня греют два солнца — видимое и невидимое,— пишет Порфирий 18 октября 1858 года своей постоянной корреспондентке Е. П. Витгенштейн.— Скуки я не знаю, врагов простил, друзей люблю, на людей не надеюсь, на Бога уповаю и молюсь, а делом своим занимаюсь усердно: изучаю резьбу, ваяние, зодчество, иконописание и церковное пение, а более читаю старинные книги, писанные на кожах (т. е. на пергамене. — Н.Л.)».
С ноября 1858 г. до 25 февраля следующего года ученый работает в знаменитом Иверском монастыре. Именно здесь ему довелось сделать одно из самых выдающихся своих открытий — найти сборник бесед Фотия, Патриарха Константинопольского, среди которых были и две проповеди, сказанные святителем во время осады Константинополя русским князем Аскольдом в июне 860 года. При этой находке архимандрит Порфирий, по собственному признанию, «пришел в такой восторг, что все существо его взыграло от радости». Этот важнейший источник по русской древней истории несколько лет спустя был издан ученым с русским переводом и комментарием в «Трудах Киевской Духовной Академии».
В конечном счете, вместо заявленного годичного срока командировки, отец Порфирий пробыл в этот раз на Востоке три года — до 1861 года. После Афона он отправился в Фессалию, к знаменитым Метеорам. «Я отправляюсь из Солуня (Салоник) в метеорские монастыри,— пишет он 22 марта 1859 года.— Говорят, что они построены на столпообразных утесах, отдельно высящихся среди поля, и что туда всех поднимают в сетях. Полечу туда орлиным полетом. Любопытно и приятно увидеть новое небо, новые горы и долы и эти диковинные обители. Смертельно хочется, хоть несколько раз в жизни, подобно птичке, трепетать в сетке, которую будут втаскивать на высоты, измеряемые 30 и 40 саженями и в то же время молиться Святому Крепкому».
В Метеорах, в монастыре святого Стефана, архимандрит Порфирий встретил Пасху 1859 года. Он мог быть доволен результатами своей научной экспедиции.
С июня 1859 года до января следующего года Порфирий вновь на Афоне, 19 февраля следующего года он отправляется в Иерусалим. Здесь встречали его давние знакомые – Патриарший наместник митрополит Мелетий и другие члены Синода. «Старые друзья»,— называет их биограф Порфирия А. А. Дмитриевский. Мы не решимся повторить за ним это определение. Не входя в специальное рассмотрение русско-греческих отношений того и последующего времени, ограничимся цитатами из современных греческих историков. «Дружеские отношения, которые, как предполагалось, должен быть установить с греками Порфирий, не имели шансов. Он ненавидел греческое духовенство и описывал его в своем дневнике в самых темных тонах, как коррумпированное и бездарное»,— пишет, например, Г. Ф. Ставру в книге, посвященной русской политике на православном Востоке. Это явная натяжка. Правильнее, конечно, было бы сказать, что Порфирий ненавидел не греческое духовенство, а те худшие его качества, которые ему довелось познать во всей неприглядности. «Миссия Порфирия была плохим началом для русской политики на Востоке,— продолжает Ставру. – В действительности она достигла противоположных результатов, чем те, которых ждали,— прежде всего из-за Порфирия, который не очень старался возбудить доверие греческого духовенства». Другой греческий автор в «Истории Иерусалимского Патриархата» договорился до того, что день основания Порфирием Русской Духовной Миссии в Иерусалиме назвал «самым черным днем в истории православного Востока». Вот такие были «друзья»…
Знал ли об этом Порфирий? Конечно, знал. О многом догадывался, многое испытал на практике — в отношении к нему и его научным занятиям греческого церковного начальства.
В поисках утраченного единства
На этот раз архимандрит Порфирий пробыл в Палестине пять месяцев, посвятив их изучению рукописей в Патриаршей библиотеке и в Крестном монастыре в Иерусалиме и в Лавре преподобного Саввы Освященного. «Патриарх дал мне великолепное помещение в своем доме. Наместники его, можно сказать, лелеяли меня. Сам я тешился плодами прежних трудов своих, нашедши в хорошем состоянии и арабо-эллинскую типографию, и патриаршее училище, и школы для мальчиков и для девочек, кои все были учреждены не без моего содействия. А говорить ли о сладостях духовных, благодатных, небесных, кои вкусил я у подножия Креста на Голгофе и у Гроба Господня?».
Из Иерусалима Порфирий привез 12 августа в Одессу свои «пожитки», то есть, в первую очередь, свою уникальную библиотеку, собрание греческих, славянских, арабских и других рукописей, а также коллекцию древних икон. Но это не было, однако, концом его путешествия. Уже в середине ноября 1860 г. неутомимый путешественник вновь отплывает на пароходе в Константинополь, а в канун Рождества мы видим его в Каире.
В Египте он пытался вести переговоры с главой Коптской Церкви, Патриархом Кириллом, о воссоединении коптов и абиссинцев (Абиссинская, т. е. Эфиопская Церковь входила тогда на правах митрополии в состав Коптской) с Православной Церковью. Копты постоянно привлекали внимание русского ученого. Самоназвание этого уникального народа ‘копты’ прямо восходят к слову Египет. Копты представляют собой потомков древних египтян. Коптский язык, вышедший из употребления в XVII веке, но сохраненный в качестве богослужебного (как наш старославянский), является не чем иным, как позднейшей стадией развития древнеегипетского языка времен пирамид и фараонов. Копты сохранили даже элементы языческого богослужения в своей литургии, которая сопровождается специальными древними музыкальными инструментами.
В V веке, когда на Вселенских Соборах вырабатывалось в окончательной форме христианское учение о Боге, Христе, Богоматери, Коптская Церковь, как и Армянская, и Синайская, не приняла догмата IV Вселенского Собора о единстве двух природ во Христе — Божеской и человеческой. Они веруют, что природа Божественная полностью поглотила в личности Спасителя природу человеческую.
При этом они продолжали и продолжают доныне считать себя православными. И неудивительно: именно коптам христианская Церковь обязана таким мирового значения феноменом, как православное монашество. Коптами были Антоний Великий — основатель монашества, Пафнутий Великий — автор первого монастырского устава, Павел Фивейский — основатель православного отшельничества.
Порфирий близко познакомился с коптами и абиссинцами в Иерусалиме, где им принадлежит несколько храмов и монастырей. Ему близко было молитвенное настроение коптских иноков, забывающих все окружающее в устремлении к Богу и часами способных простоять в застывшей молитвенной позе перед алтарем.
Но переговорам и воссоединению Церквей не суждено было сбыться. В конце декабря 1860 года при посещении коптской школы Порфирий с Коптским Патриархом Кириллом оба простудились и схватили воспаление легких. Русского богослова Бог помиловал, Коптский Патриарх скончался. «Суждено мне было возобновить наши сношения с коптами, но не суждено возобновить союз их с нашею Церковью,— констатировал Порфирий.— Впрочем, думаю и надеюсь, что это важное дело будет продолжено потом Святейшим Синодом чрез других просвещенных и ревностных деятелей духовных».
Подлинного продолжения не наступило до наших дней. Многие с самого начала считали затею Порфирия не только не исполнимой, но и почти вредной утопией. Так, святитель Филарет, Митрополит Московский, по этому поводу заметил: «Не от затруднений ли избавлен Святейший Синод тем, что мнимое миротворство архимандрита Порфирия пресечено провидением Божиим, пресекшим жизнь Коптского Патриарха и разрушившим надежду архимандрита Порфирия». Более того. Поскольку, как считал московский святитель, «проекты архимандрита Порфирия не тайна для Востока», его «дружба с неправославными, молитва у престола Армянской Церкви, общение с Коптским Патриархом» могли вызывать смущение среди представителей Православного Востока.
Широта взглядов всегда внушает опасения. Стоит, однако, напомнить, что сорок лет спустя вполне успешно осуществилось воссоединение с Русской Православной Церковью персидских несториан (Урмийская Миссия, 1898), так что сам по себе вопрос о воссоединении древних нехалкидонских (монофизитских) Церквей отнюдь не был, да и сегодня не представляется исключительно утопией, а смелость воззрений Преосвященного Порфирия свидетельствует скорее о том, что великий богослов и церковный историк опережал свое время.
Порфирию принадлежит честь открытия для русской науки Абиссинской (Эфиопской) Церкви. Его публикации по Абиссинии, богослужению и церковной литературе эфиопов были первыми в русской литературе. Пусть мечты его о возвращении африканских монофизитов в лоно Православия оставались гласом вопиющего в пустыне, вектор дальнейшего развития был указан им совершенно правильно.
Епископ Чигиринский
Сократив, по указанным обстоятельствам, свое пребывание в Египте, Порфирий вновь — в последний раз в жизни — отправляется на свой любимый Афон. С 22 апреля до 15 июля он вновь упивается книжными сокровищами Святой Горы, склоняясь над византийскими кодексами и императорскими актами до поздней ночи, «когда не спали только мы двое: я да море Афонское».
Конечно, современным византинистам, особенно западным, стремящимся приуменьшить русский вклад в науку и культуру, труды Порфирия могут казаться устаревшими, излишне эмоциональными, в чем-то тенденциозными. Но вспомним, что речь идет о состоянии агиоритики (так называется наука о Святой Афонской Горе) в 1840-х г.г. (время первого пребывания Порфирия на Афоне) и в самом начале шестидесятых, когда византийские исследования во всем мире делали первые шаги. Если вспомнить, что и тогда именно Порфирию принадлежат такие первостепенные открытия, как Синайская Библия (IV в.) — древнейший греческий свод Священного Писания, как византийское Четвероевангелие 832 г., как названные выше беседы Патриарха Фотия о русском нашествии на Константинополь (860 г.), то приходится скорее удивляться тому, как много сделал для развития исторической науки ученый-самоучка из «смиренной Костромы».
«Прощай, благодатный Афон. Более не увижу тебя, но все лучшее твое уношу с собою»,— записал в дневнике архимандрит Порфирий 15 июля 1861 года, завершая свои многолетние странствования по православному Востоку. В октябре того же года он прибыл в Петербург. Здесь снова ждут его прежние светские знакомства, вновь высшие сановники и особы царствующего дома обращаются к нему за научными консультациями. В 1862 году, по повелению императрицы Марии Александровны, он дает свой отзыв о пергаменной рукописи Евангелия 1272 года, подаренного Ее Величеству Александрийским Патриархом. Для нее же написана работа «Священное Писание у христианских женщин». По заказу Обер-Прокурора Св. Синода написан и издан в 1862 году развернутый отзыв «Мнение о Синайской рукописи, содержащей в себе Ветхий Завет неполный и весь Новый Завет».
Между тем, уже восемь лет прошло после его возвращения в 1854 году из Иерусалимской Миссии, а Святейший Синод все еще не нашел, куда назначить беспокойного архимандрита. «Я напоминаю, кому надобно, что свыше повелено дать мне должность и что я не знаю, где преклонить главу свою, а мне отвечают похвалами моим дарованиям и познаниям, как будто из них я могу сшить палатку для кочевания у ворот Александро-Невской Лавры или Синода, и вдобавок говорят, что судьба моя требует особых соображений».
Пройдет еще три года, прежде чем в Святейшем Синоде «сообразят» о его судьбе. И вновь — только благодаря дружескому вмешательству. Давний знакомец, Арсений (Москвин), обучавший когда-то юношу Константина (еще не Порфирия) греческому языку в духовном училище, а ныне митрополит Киевский, приглашает его к себе в викарии. 14 февраля 1865 г. состоялась его хиротония во епископа Чигиринского, викария Киевской епархии.
Епископ Порфирий был рад этому назначению. «Бог вознаградил меня,- пишет он одному из товарищей по Академии,— за труды мои и за терпение мое. Хвала и благодарение Ему, праведному и милостивому. Я весьма доволен своею судьбою. В душе моей царит спокойствие неба. Жизнь моя течет плавно, как течет тихий Днепр. Дело у меня есть. Науке служу, как могу».
Тринадцатилетний период пребывания в Киеве можно считать самым плодотворным в его жизни. К этому времени относится большая часть его научных публикаций. Многие труды печатались на страницах журнала «Труды Киевской Духовной Академии», другие выходили отдельными многотомными изданиями. Одни только исследования по Афону составили в общей сложности двенадцать книг (некоторые вышли уже посмертно).
О своих занятиях этого времени Порфирий писал: «Меня затрудняет большое богатство материалов для науки, добытых на Востоке, который во время оно мыслил, говорил, писал довольно много. Едва успеваю разрабатывать эти материалы систематически. Наскучит мне, например, исследование ересей, принимаюсь за историю. Надоест она, пускаюсь в область богословия. Перестану богословствовать, начинаю сличать священные тексты древние или занимаюсь историею изящных искусств. И вот так время мое летит, да и меня уносит к тому рубежу, за которым уже нет времени, а есть вечность».
Помимо кабинетных исследований, епископ Чигиринский остался в памяти киевлян благоговейным совершителем церковных служб, знатоком и устроителем церковного пения, создателем и благоустроителем православных храмов. Но главное по-прежнему совершалось в ночной тиши иноческой кельи. «Мое усердное служение церкви, царю и отечеству,— говорил Владыка Порфирий в начале семидесятых годов,— никогда не отягощало меня. Но в глуби души своей я всегда сознавал стремление к успокоению от всех служебных дел к созерцательной жизни и к занятиям ученым. Это стремление усилено было во мне долгом познакомить многих и многих с христианским Востоком».
Последние годы
В декабре 1877 года епископ Порфирий был переведен в Москву членом Московской Синодальной конторы, с пребыванием в Новоспасском монастыре в звании настоятеля. «Долго снедала меня печаль о том, что судьба перебросила меня из Киева в Москву, в которой я очутился, как немалая птица в маленькой клетке. Не умей я петь в ней о христианском Востоке, меня окаменила бы скорбная скука. Но в минуты, часы, дни этого непрерывного и неустанного пения я забывал всякую скорбь свою».
Ему уже под восемьдесят, крайний библейский возраст. «Мелочные дела в Синодальной конторе не занимают меня… Типография от меня далеко, да и печатают книги медленно и плохо. Рисовальщики и фотолитографы вперед берут от меня деньги, а работают, спустя рукава свои. Знакомых у меня нет». Как писал биограф епископа Порфирия А. А. Дмитриевский, «если время пребывания в Киеве можно считать расцветом его учено-литературной деятельности и «выставкою» христианского Востока по преимуществу, то его московский шестилетний период можно назвать ликвидацией этой деятельности, подведением итогов». Здесь, в Москве, в Новоспасском монастыре он заканчивает работу над многотомными мемуарами, которые выразительно назвал «Книга бытия моего». Иногда, впрочем, прежняя жажда деятельности просыпается в неутомимом труженике. В день своего 77-летия, 8 сентября 1881 года, он записывает в дневнике молитву: «Боже, подари мне еще двадцать лет. У меня ученого дела много. Продли мою жизнь, да кончу все, что задумано мною».
За два года до кончины Преосвященного Порфирия его уникальная коллекция рукописей была приобретена Санкт-Петербургской Императорской публичной библиотекой. «Приобретение такой замечательной коллекции отечественное книгохранилище может приписать единственно желанию епископа Порфирия оставить свое собрание в России, так как на поступавшие к нему неоднократно предложения заграничных библиотек и любителей он отвечал постоянным отказом».
…Он умер 19 апреля 1885 года. В тот день — вторник 4-й седмицы по Пасхе, канун Преполовения,— в церкви читалось 25-е зачало от Иоанна с известными стихами: «Вас мир не может ненавидеть, а Меня ненавидит, потому что я свидетельствую о нем, что дела его злы… И много толков было о Нем в народе: один говорили, что Он добр, а другие говорили: нет, но обольщает народ». Церковь в уставных чтениях дня рождения и дня кончины (который тоже есть день рождения к жизни вечной) наиболее точно указывает, что кому на роду писано, какие черты жизни и характера кому суждены. В тот день читалось также 25-е зачало из Деяний апостольских, с исповеданием апостола Петра: «Вы знаете, что иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником; но мне Бог открыл, чтоб я не почитал ни одного человека скверным или нечистым» (Деян. 10, 28).
В завещании ученого подвижника, много общавшегося с иноплеменниками и никого из них не почитавшего нечистым, было сказано:
1) «Библиотеку мою в семь тысяч с лишком книг завещаю Святейшему Правительствующему Синоду в его распоряжение.
2) «Историю Афона», напечатанную, и «Путешествия по Святой Горе» передаю в синодальную лавку для продажи в пользу типографского синодального капитала, из которого я в свое время получал содержание.
3) Капитал в двадцать тысяч рублей, хранящийся в конторе Государственного банка в Москве и вдобавок четыре тысячи руб., которые должна мне Императорская публичная библиотека за покупку моих рукописей, завещаю Императорской Академии Наук, с покорнейшею просьбою на проценты с этого капитала постепенно печатать мои сочинения.
4) Иконы в ризах и финифтяные три панагии и два креста завещаю Новоспасскому монастырю, а собрание древних икон восточных завещаю в Археологическое Общество при Киевской Духовной Академии».
…Когда-то, в Константинополе, в ночь на новый, 1845 год, он записал в дневнике: «Порфирий! Помни смерть, помни вечность. Храни веру, надежду и любовь и служи науке, а все прочее — трын трава…». Ровно через сорок лет в Москве, на мраморном надгробии в Екатерининской церкви Новоспасского монастыря были начертаны слова им самим сочиненной для себя эпитафии: «Здесь возлег на вечный покой преосвященный епископ Порфирий Успенский, автор многих сочинений о христианском Востоке. Молитесь о нем».
Благословения и судьбы
Жизнь и подвиг епископа Порфирия, его горение в церковной работе и в науке увлекали своим примером других. В 1846 году на Афоне, в Ильинском скиту, Порфирий познакомился с иеромонахом из Молдавии, отцом Вениамином. Зная, что Порфирий недавно вернулся из Иерусалима, молодой инок поделился с ним своим решением отправиться в Святую Землю и просил благословения и наставления. Порфирий ответил глубоким и проникновенным письмом, в котором содержались такие слова: «Жизнь коротка и длинна: коротка, если мы сокращаем ее каким-либо тяжким грехом или многими грехами; длинна, если вера, надежда, любовь, чистота тела и души, труд и другие добродетели привлекают к нам благодать Божию, сообщают долголетие Иоанна Богослова. Нельзя вдруг (то есть сразу) с берега моря — на вершину Афона. Так нельзя вдруг взойти на высоту благоделания иночества и святости жизни духовной».
Отец Вениамин не только бережно сохранил это письмо, но и исполнил своей жизнью данную ему заповедь. Более полувека прожил он в Иерусалиме — за исключением периода Крымской войны, когда был духовником Крестовоздвиженской общины сестер милосердия во время обороны Севастополя. Приобретя на скопленные деньги участок и дом в Иерусалиме, он подарил их в 1891 году Православному Палестинскому Обществу, основав так называемое Вениаминовское подворье. Особенностью подворья был его многоконфессиональный характер: здесь жили, кроме русских православных женщин, несколько англичанок (англиканского исповедания) и немок (лютеранок). В этой духовной широте также нельзя не видеть влияния Владыки Порфирия.
…Сила духовного образца не знает сроков давности. В наши дни путь и судьбу Порфирия повторил один из самых ярких представителей ученого монашества — архимандрит Иннокентий (Просвирнин; 1940 — 1994). Типичный русский самородок, томский уроженец, начинавший церковное служение в 10 лет мальчиком-алтарником в кафедральном храме Иркутска, он окончил затем семинарию и академию, сам преподавал в ней церковную историю, стал ученым европейского уровня.
Но судьбы ученых подвижников и в миру и в церкви не всегда складываются благополучно. Отец Иннокентий мечтал пройти всеми путями Порфирия: по православной Греции, Афону, Палестине, Египту, Синаю. И прошел. Но таинственным образом ему пришлось повторить и тяжкий путь скорбей и испытаний, выпавших на долю предшественника. В конце жизни, изгнанный из Академии и из Лавры, уволившийся из Издательского отдела Московской Патриархии, где проработал тридцать лет, избитый и покалеченный злоумышленниками в Волоколамском монастыре, где ему удалось осуществить несбывшуюся мечту Порфирия — основать Музей Библии,— он нашел последний приют в Новоспасском монастыре в Москве, по приглашению наместника — его друга и ученика епископа Алексия. Святейший Патриарх благословил ему жить в обители…
Совпадения продолжались до самого конца. Отец Иннокентий прожил последние три месяца своей жизни и умер 12 июля 1994 года в той самой просторной, с книжными стеллажами по стенам, келье, которая служила в 1885 году кабинетом Преосвященного Порфирия. «Ученик не больше своего учителя»,— сказано в Евангелии. И если великий богослов, епископ Порфирий (Успенский), погребен в крипте Екатерининского храма обители, то его ученика и последователя, нашего замечательного современника отца Иннокентия похоронили прямо перед алтарем Преображенского собора. Каждый, кто идет в храм к богослужению, останавливается у его надгробного креста и возносит молитву о прежних и нынешних тружениках и подвижниках православия и церковной науки.
